Толкин ведь тоже эльфийские языки не сразу придумал.

Допустим, вэнья, язык эльфов Валинора, в Средиземье стал «эльфийской латынью», языком, на котором произносились торжественные речи.

Был даже язык гномов – кхуздул. Тоже непростой, кстати.

И не думаю, что Толкин придумал эти языки за ночь, так что у нас с Йолей впереди было много-много времени.

Но десять придуманных слов всё же было. И мы часто «перешёптывались» по утрам в коридоре.

Было так смешно видеть, как одноклассники непонимающе поглядывают на нас. Думаю, они мысленно даже пальцем у виска крутили, в открытую не решались – Йоля же учитель. Можно и замечание схлопотать: оставят после уроков или родителям позвонят.

Но Йоля, конечно, вряд ли бы замечание написала. Не любила жаловаться, и все это знали, даже хулиганы.

Возможно, мне не надо было уходить тогда. Признавать себя слабой, беспомощной, бессильной.

Но я ушла.

Год училась удалённо совсем в другой школе.

Год встречалась с Йолей в Zoom по субботам и врала ей, что перевелась из-за проблем со здоровьем.

Йоле было легко врать. Она верила, как мне казалось. Хотелось сказать ей:

– Неужели вы не видите, всё вокруг совсем не такое белое!

Но я не говорила.

Вот тогда у меня и появилась первая маска. Маска бедной, слабой девочки.

Хилой, уязвимой, бессильной.

Маска той, которую надо жалеть. Я хотела, чтоб меня жалели.

Мама. Бабушка. Сергей.

Йоля.

Я хотела, чтобы все вокруг меня жалели.

Но мама уехала.

Редкие звонки по скайпу, сочувствующая улыбка, извинения, обещания, что скоро приедет, но так и не приезжала. Всё откладывала, говорила, что много работы, а потом пропала совсем. Только значок в скайпе «нет на месте» остался.

А теперь Йоля.

Бросила. Ушла.

Говорила, оставлять – труднее всего. Но оставила.

Наверное, даже не вспоминает.

Конечно, ей в школе не место, хотя кто знает, где её место вообще. Среди воронов? С ветром за спиной?

Ищи ветра в поле!

Знать бы ещё, в каком поле искать.

Ветка скрипнула, и тело ангела повисло в петле.

Ремень был широкий, и ангел висел, глядя на нас удивительно ясными, совсем детскими глазами. По его лицу катился пот. Ему не связали рук, и, уже теряя сознание, он потянулся к душившей его петле, но тут же сжал забинтованные кулаки и вытянул руки по швам.

– Давай! – Старший из воронов заметался: – Давай скорее вытягивай!

Солдаты подхватили его, вынули из петли и опустили на землю. Офицер набрал из бочки стакан воды и плеснул ангелу в лицо.

Глаза открылись. Блеснули тем же удивительно ясным светом. Окатили горячей волной, заполнили лёгкие, выплюнули вместе с гарью и пылью прямо на мозаичные плитки плаца.

А я оглядела похоронный зал.

Молча, по колено в воде, упираясь спиной в мокрые стены, не вздрагивая, когда кто-то, причитая, падал прямо в воду, шла крадучись то ли кошка, то ли человек.

– Научилась убивать ангелов? – голос шелестит за спиной.

Позолоченная маска с птичьим клювом совсем рядом. Только дотянуться. Почувствовать шероховатую поверхность.

Опуститься ниже. Обнять колени. Чтоб ни шага, чтоб ни одного движения. Чтоб застыть. Замереть.

– Но ты же хотела о смерти, – прошепчешь. – Ты же хотела. Думаешь, я не догадался, что ты ведьма. Собиратель снов. Бродяга. И что? Все сны из-под ног забрала?

Пожимаю плечами. Я уже давно перестала понимать, кто я и чего хочу на самом деле.

Его рука повисает в воздухе. Ладонь с рваной раной.

– Ты что, уходишь? Бросаешь? Тебя назовут предателем! – хочу сказать ему в спину. – Тебя найдут! Ты же знаешь. Отсюда не сбежать!

Но молчу.

Вижу, как ковбойская шляпа опускается на глаза. Он оборачивается.