Но Штуцеру проще не хотелось. Мечтал он публику в очередной раз встряхнуть, слезу из нашего циничного современника выбить. Обычно, самодельный сценарист критику вдумчиво воспринимал, легко шел на исправления. А сегодня уперся.

– Что особенного в этой роли? – аргументировал. – Выйти из правой кулисы на пять секунд, поднять руку, нажать на курок. Артист должен все уметь: и умирать на сцене, и убивать. И Авеля играть, и Каина. Классика.

– Ты, Петрович, нам классикой мозги не затуманивай, до Шекспира не дотянуться, ни нам, ни тебе, – высказался Степан, тридцатилетний парень с соломенной шапкой волос и голубым ясным взглядом, самый авторитетный из мужского состава. – Не исправишь сценарий – сам будешь стрелять.

– И выстрелю! – заартачился Штуцер. И указательный палец выбросил в мою сторону: – Бах! Бах!

Я вздрогнула и побледнела. Всем сделалось неприятно, женщины зашумели. А сценарист откинул назад обросшую челку, усмехнулся глумливо, довольный. И сразу стало заметно, что сегодня опять подшофе.

Режиссер не принимал участия в споре, задумчиво переводил взгляд с одного лица на другое. Искал иной вариант концовки спектакля, не менее трагичный и эффектный.

– Оставим вопрос до завтра, – сказал примирительным тоном.

– Утро вечера мудренее, – подтвердила баба Люба, и многие закивали.

И никто не задал вопрос: а хочется мне быть расстрелянной?

А я над этим ответом промучилась целую ночь. И так, и эдак перечитывала сценарий, над линией Тани думала. Чернота проливалась в окна, и чем больше кругов наматывала востроносая стрелка будильника, тем хуже мне становилось. Нервы съехали с тормозов, беспричинный, панический страх поднимался из темных глубин. Выпила валерьянки, наполнила горячей водой пластмассовые бутылки, уложила с собой в постель. И долго читала «Богородицу», умоляла защитницу материнства пожалеть моего ребенка.

Тяжелый провал, нервозный… Я выхожу на сцену, навстречу пьяному Штуцеру… Палач поднимает медленно сверкающий пистолет, наслаждается непритворным испугом в затихшем зале… Вороной, настоящий, заряженный!.. Деревянный потерян! Он был, на столе лежал, за кулисой!.. Я оглядываюсь… Во тьме дрожит в конце коридора худой силуэт Убийцы… Дуло целится мне в лицо!.. Два выстрела грохнули разом!

Я дернулась и проснулась. Надрывно стучало сердце, тоскливо заныл живот. Спокойно, малыш, спокойно. Твоя мама тебя защитит, она приняла решение. Я знаю, кто мне дороже и чем можно легко пожертвовать.

Со вторника, творческий тандем приступил к репетициям новой постановки. На осмысление творческой задачи, на глубокое проникновение в каждый образ, на умение согласованно, искренне донести до зрителя задумки автора и тонкости человеческих характеров, труппе давалось три месяца будней. Это очень и очень мало.

По выходным предстояли поездки. Забегая вперед, скажу: с гастролями самодеятельные артисты справились – и денег подзаработали, и впечатлений поднабрались. В понедельники хохот в гримерках не утихал, вспоминали и то, и это. И дружно ругали администратора – грубую и зазнаистую Агнессу Строцкую. Я кататься по Подмосковью не рискнула, роль Зинаиды в «Убивицах» досталась другой.

Как обычно, в меру пьяный Штуцер в который раз удивил нас высоким профессионализмом и знанием коллектива. Повесил на стену расписание репетиций на июль месяц, и труппа с графиком согласилась. Учел всевозможные факторы: график работы каждого, время поездки до ДК, наличие не работающих членов семьи, способных сидеть с детьми, покуда мама и папа в свое удовольствие лицедействуют. Разбил команду на группы, меняющие состав по мере отработки отдельных сцен. Каждый обязан репетировать в определенные часы, от и до. Каждому на смену приходят другие, не менее занятые товарищи. Артисты работают два-четыре часа в день, в зависимости от объема и сложности роли. Романыч с Петровичем руководят с полудня до девяти вечера. Жестко, конкретно. Ни заболеть нельзя, ни ваньку на сцене свалять – нарушение почасового графика отразится на всем коллективе.