Пренебрегу полученным откровением, откажусь от душевного участия в совсем не чужой судьбе – беда случится. Обеих беда ударит, двумя коваными крылами тяжелого коромысла. В подробности Небесные Учителя не вдаются, берегут мои скудные нервы. Да и прав таких не имеют, экстрасенсикам-недоучкам будущее открывать.

Я и сама понимаю: надвигается что-то черное, неуправляемое, неотвратное… Всей кожей угрозу чувствую, а вникать глубоко боюсь. Юля будет там, осенью, рядом… Юля зверю откроет клетку, она его и натравит… Ждать некогда, надо действовать! Переиначу характер своенравной подруги до осени – удержу кровожадного монстра…

Потому я долгими вечерами Юлию принимала, поила какао с чаем, разговоры душеспасительные вела. Но с задачей так и не справилась. Не оставила Юля Альберта, как Высшие требовали, не сумела я вправить Карменсите мозги. А кто бы сумел? Меня принялась обвинять в завистливости, в несовременности, в комплексе курицы-наседки.

Самовлюбленная жадность Сланцевой вызывала во мне отторжение, через которое становилось все труднее переступать. К концу лета искренность наших отношений растаяла, лишь видимость и осталась. Однажды Юля пропала, без ссоры, без выяснения отношений, и больше мы не созванивались.

Да и ревность (точнее, разумную предосторожность) не сбросишь со счета. Вдруг внезапно Саша вернется? Зачем мне подруга, хватающая каждый причинный выступ, как последнюю точку опоры? Ушла – и Бог с нею, биополе можно почистить на расстоянии, если Учитель требует.

Это я забежала вперед, объяснила происходящее. А в понедельник Смольков собирал нас вечером в шесть, на вычитку новой пьесы.

Зрительный зал был занят – крутили «Матрицу-2». Нас пустили в кабинет администратора с двумя большими столами, установленными буквой Т. Артисты расселись группами, поближе кто с кем сдружился. Стул рядом со мной оказался пустым. Неловко вдруг сделалось, одиноко. И Юля отчалила в прекрасное многосерийное будущее, и Анна Михайловна с Ирочкой. А я привязалась к каждой. Опустела наша гримерка. Займут ее новые люди, придется к ним привыкать. А я человек неконтактный, запросто привыкать не умею.

– Сегодня у нас особенный день, – торжественно произнес режиссер. Окинул труппу вдохновенным взором, раскрыл лохматую распечатку. – Начинаем работать над новой…

Вдруг резко дернулась дверь, ворвалась раскрасневшаяся Иринка. Глянула вправо-влево, заметила рядом со мной свободное место, втиснулась и замерла, ни ссылок, ни комментариев. Вслед за снохой степенно вплыла свекровь.

– Принимай нас назад, Романыч. Где роились, там и сгодились.

И тоже губки поджала, пристроилась в уголке.

– Что случилось, Анна Михайловна? – встревожился Иннокентий. – Я четко насчет Ирины акценты расставил. Договора подписаны, под Анну Оскомину афиши печатают, сценарии пишут…

– Гастроли отработаю, Романыч, ты меня знаешь, не подведу. А бумажки с договорами пускай Жирков куда хочет себе засунет. Ноги моей больше не будет в его борделе! И Ирку не отпущу! Вернется сын, сам пускай разбирается.

– Зато Юлиан меня запомнил, – пробормотала Ирочка. В любознательной тишине, откровение прозвучало громче, чем недотепа рассчитывала.

– Красотуля-то наша пользуется спросом, связи раздвигает, – съехидничали сзади. И недобренько, в несколько голосов похихикали.

Иннокентий с Василием Петровичем обменялись красноречивыми взглядами. Подводят самодеятельные артисты, игнорируют деловую этику, не выполняют принятых обязательств. А впрочем, в конкретном случае Жирков и сам виноват. Вряд ли ему взбрендит в голову конфликт раздувать, требовать с женщин неустойку. Должно быть, сам рад-радехонек избавиться от противоречивой пары – одной нравится, другой не нравится…