Металлическая удавка натянулась в сильных руках, целила в жирное горло. Большая женщина пятилась, маленькая наступала.

– Охрана! Сюда! Охрана! – раздались истошные крики.

Вбежали солдаты, повалили бунтарку на пол. Занавес, антракт.

– Ну как? – обернулась соседка. – Вам нравится?

И что ей ответить? Как собрать в единое мнение кучу растрепанных чувств?

– Некоторые моменты прекрасны, а другие, мне кажется, излишне грубы и реалистичны.

– Уверяю, вы ошибаетесь, до реализма тут далеко. В камеру женской колонии заселяют от сорока до ста человек, белье сохнет тут же, унитазы открыты, их видят в дверное окошко охранники-мужчины. Чистого воздуха не бывает – гнилая влажная вонь с туберкулезными палочками. И все эти женщины – вовсе не ангелы, ошибочно осужденные. Озлобленные рецидивистки, убийцы, воровки, мошенницы, каннибалы. Драки, ссоры, разборки с применением ногтей, зубов, разбитого стекла вспыхивают постоянно. Администрация не борется с насилием, она его культивирует. Старшую по камере назначает тюремное начальство. Выбирают не самую справедливую и толковую, а самую сильную и жестокую.

– Вы много читали об этом?

Соседка загадочно улыбнулась, тонко, интеллигентно:

– Я многое видала на веку.

Прозрачный намек, шокирующий, как будто тоже сидела. Я скромно опустила глаза и чуток подвинулась в сторону. Одно дело – смотреть сериал, лежа на мягком диване в своей надежно запертой квартире. Или писать детективы о приключениях современной Соньки Золотой Ручки. (Бог знает, зачем я это делаю? Почему тема разнузданного, разухабистого криминала стала одной из самых читаемых в современной литературе?) И совсем другое – принять в круг общения бывшую осужденную. Короткое знакомство – и то неприятно, хочется сумочку проверить. Вот тебе и похожу, на людей погляжу, нравами проникнусь, реальность отображу. Кишка-то тонка, оказывается.

– Евгения Кузнецова? – Напротив через ряды стояла билетерша, в руке – листок, сложенный вчетверо.

– Да.

– Вам записка.

– Мне? А в чем дело?

– Меня попросили передать, а там сами разбирайтесь.

Листочек я приняла и тут же развернула. «Евгении Кузнецовой. Прошу вас, задержитесь после спектакля в зале минут на десять. Мне необходимо с вами поговорить. Ю. Сланцева». Краем глаза я видела: соседка не удержалась, полюбопытствовала через плечо. Вряд ли что поняла, но уточнять не стала, поняла неуместность дальнейшей беседы. Я прикрыла глаза, отстраняясь от внешнего мира.

Значит, все-таки Юлия, не ошиблась. Стыдно до кончиков пальцев. Этой зимой, пять месяцев назад, я была главным свидетелем по делу Сланцевой. На основании многих, казалось бы, неопровержимых улик, собранных милицией и частным сыщиком Беркутовым, девушку приговорили к двенадцатилетнему заключению. А потом… Все оказалось не так. Я просила Арсения ошибку исправить, Юлию вызволить. Но ни разу не спросила: удалось? Зациклилась на собственных проблемах. Разве это меня оправдывает? Разве не было ей тяжелее? В сто раз страшнее, чем мне. И лицо на зоне изуродовали…

Спектакль шел своим чередом. Через час, в завершении всех злоключений, озлобленную и измотанную главную героиню отправили в колонию строгого режима. И правильно, в прежней компании оставлять ее стало опасно. Сначала муж колошматил, довел бабенку до убийства, потом система «очищения совести» чуть было не спровоцировала на новое. Свершилось «перевоспитание», возрадуемся: затюканная бледная поганка превратилась в агрессивную гадюку.

Зрители дружно хлопали, артисты вышли на поклон. Юля послала со сцены вопросительный взгляд. Я кивнула: останусь. Устроилась в первом ряду, размышляя: что надо ей от меня? Задумала получить материальную компенсацию? Почему со свидетеля? Пусть спрашивает со своего адвоката: слил дело и удалился. Не пора ли и мне двигать к выходу? Отрицательные эмоции вредны для младенца, и не очень-то мне нужна художественная самодеятельность. Вряд ли я приживусь в труппе, где примадонна настроена враждебно.