Вечером Митя пошёл провожать Лору. Тени деревьев, уже тронутых осенней желтизной, качались на тротуарных плитах. Митя держал девушку за руку, а она казалась лёгкой бабочкой с прозрачными крыльями.

– По-моему, они очень красивая пара, – сказала Софья, глядя им вслед.

– Да и невеста при деньгах, – добродушно добавил дядя Наркиз. – Как ты полагаешь, Степан Иванович?

– Надеюсь, это не скоро случится, – сухо ответил он. – У Дмитрия какие-то планы касательно университета в Перми. Там открывается геологический факультет.

– Эва как! – уважительно покрутил головой дядя. – Ну что же, тогда женитьба и подождать может. Война бы только уж кончалась, ведь сколько народу опять выбито. Как думаешь, Степан Иванович? Чего ждать-то?

– Хотелось бы надеяться на благоприятный поворот после Брусиловского прорыва: отвоевали у немцев всю Буковину и часть Галиции. – Степан Иванович помолчал, усмехнулся. – Только что-то будет на уме у нашего царя-батюшки и его генералов, неизвестно. Японская война всё ещё не забыта! Нет ему прощения за Порт-Артур и Цусиму.

У Степана Ивановича дёрнулась щека, и Софья беспокойно посмотрела на мужа: у него появлялся тик, когда он нервничал. Чтобы перевести разговор, завела граммофон, поставила пластинку с трубящим ангелочком на круглой бумажной наклейке. «Жил-был король когда-то, при нём блоха жила… – раздался шаляпинский бас. – Милей родного брата она ему была».

– Вот-вот, – опять желчно усмехнулся Степан Иванович, – а огромную блоху звали Распутин!

Софья поспешно перевернула пластинку. Все замолчали. «Много песен слыхал я в родной стороне…» – пел Шаляпин.

Мите не суждено было поучиться в Пермском университете. Ближе к зиме 16-го года он ушёл вольноопределяющимся на фронт.

Прощаясь с сыном, Софья не проронила ни слезинки. Степан Иванович покашливал, снимал пенсне, протирал стёкла, снова надевал, смотрел на сына больными глазами. Саша вдруг расплакалась и бросилась брату на шею.

– Не смей плакать, – строго сказала Софья. – Митя вернётся!

– Да-да! Мама, конечно, права – я вернусь… – голос у Мити дрогнул, и он весело продолжил. – А ты, Сашка, обещала ждать меня, смотри же, не обмани! Велосипед мой сбереги, вернусь – тебя научу кататься!

Митя обнял всех троих, поправил свою фуражку с лихо заломленным верхом и побежал к солдатам, начавшим построение. Он оглянулся, помахал рукой и исчез, смешавшись с толпой.

Дома Софья, не снимая пальто и шляпы, прошлась по комнатам, громко стуча каблуками, зашла в Митину комнату, села на стул и застыла. Степан Иванович бесшумно подходил и, не решаясь окликнуть жену, тихо затворял дверь. На безмолвный Сашин вопрос он только покачал головой и прошёл в столовую. Там он сел на диван, Саша примостилась рядом и по давней привычке взяла отца за руку. Так они сидели до темноты, пока вдруг не вошла Софья и спокойно не спросила: «А вы что, решили посумерничать?» Тотчас же в столовой зажёгся свет, Софья велела Агаше подавать на стол и посмотрела на мужа и дочку.

– Митя вернётся! – уверенно сказала она. – Иначе и быть не может! Я знаю, что он вернётся… – В голосе послышались слёзы, и Софья замолчала, села на своё место за столом у самовара. – Ну что же вы, садитесь, – буднично сказала она.

Убирая после ужина посуду, молоденькая горничная Агаша, служившая у Мальцевых два последних года, вдруг неловко обратилась к Софье.

– Софья Викентьевна, я хочу уйти.

– Агаша, куда же ты собралась уходить в такое время? – изумлённо спросила Софья.

– Может, меня Степан Иванович возьмут в госпиталь. Я понятливая, я бы всё-всё делала, что прикажут… – просящее посмотрела на Мальцева Агаша.