***

Уходил февраль 17-го года. От Мити пришло ещё одно письмо с уже знакомым обратным адресом: «Действующая Армия, 513 Холмогорский полк»… Митя писал, что посылку получил, а деньги так и не пришли, «куда они только задевались». А ещё в письме часто повторялись слова «братание» и «дезертиры», и что сражения «позиционные».

Ждали новостей, и однажды их принесла, вернувшаяся с базара Глафира. Она громко поставила кошелку с провизией, сердито громыхнула дверью и появилась на пороге столовой. Мальцевы уже позавтракали, Степан Иванович собирался в госпиталь, Саша в гимназию. Глафира застыла с вытянутой рукой, в которой держала какой-то листок. Степан Иванович подошёл к ней и взял этот листок, быстро пробежав глазами печатные строчки.

– Поздравляю, – Степан Иванович засмеялся, – ура! Царь отрёкся от престола!

Софья ахнула, а Глафира басом зарыдала. «Гром победы раздавайся, веселися, славный росс!» – подхватив Сашу, Степан Иванович закружил по комнате.

– Да чо же, эко место, – запричитала нянька, – да видано ли дело, чтобы помазанник божий – и отрёкся! У стада пастух есть, а тут целое царство – и без царя-батюшки! Да как же мы жить-то будем!

– Прекрасно жить будем, – из передней, надевая пальто и калоши, крикнул Степан Петрович. – Я ушёл!

Стукнула входная дверь, сразу наступила тишина. Все вопросительно посмотрели на Софью, признавая в доме её главенство.

– Неисправимый идеалист, – покачала головой Софья и обратилась к Саше: – а тебе сегодня лучше посидеть дома, спокойнее будет.

Екатеринбург насторожился в ожидании перемен. В газетах сообщалось нечто совершенно несуразное, во что трудно верилось. Что возникло Временное правительство во главе с князем Львовым. Что полицию упразднили и заменили «милицией». Газеты приходили с перебоями; Софья, ранее читавшая их изредка, теперь не пропускала ни одной, просматривая всё, особенно военные сводки. Опять, как в 1905 году, появились сообщения о забастовках и стачках. По городу ходили солдаты, которых называли дезертирами. Магазины пустели, очереди росли. Глафира, возвращаясь с базара, показывала Софье пустую кошёлку, уходила на кухню и ворчала: «Замечательно стали жить! Царь помешал! Хлеба нет, мяса нет, картошки – и той нет! Чо варить-то? Пироги с пшенной кашей, да морковные котлеты, вот и все разносолы!» Софья с беспокойством следила, как тают припасы в холодном чулане, подсчитывая, надолго ли их хватит.

События в Петрограде и Москве между тем нарастали, пугая жителей провинциального Екатеринбурга. Князя Львова заменил какой-то Керенский, арестовали всю царскую семью и увезли в Тобольск. Нянька, никогда не водившая дружбу с Глафирой, вдруг пришла к ней на кухню с маленьким графинчиком наливочки, и они распили её, проклиная непонятное правительство, дезертиров, арестантов, выпущенных на волю, и тех, кто всё это затеял. Особенно досталось Керенскому и новым деньгам «керенкам». Им не доверяли, предпочитая расплачиваться надёжными, как казалось, «николаевскими».

Саша в гимназию не ходила, не особенно грустя об этом. Софья решила, что лучше сдать экзамены экстерном, когда наведут порядок. Некоторых Сашиных одноклассниц родители спешно увозили из Екатеринбурга. Мальцевы подумывали об отъезде в Кыштым, но без Степана Ивановича это казалось невозможным и небезопасным. Проходило лето, а желанный порядок всё не наступал. Каждый день Глафира рассказывала, что кого-то «подчистую» ограбили. «Ещё бы, – поджимала она губы, – городового-то больше нет и квартальных тоже, вот и озоруют!»

В один из последних тёплых дней Мальцевых неожиданно навестила Лора Бухбиндер.