Степан Иванович снял пенсне, протер его, посидел немного, прикрыв глаза ладонью, потом посмотрел на Агашу.

– Ну что же, пожалуй. Только трудно тебе будет… Захочешь вернуться к нам, возвращайся…

– Все сразу уходят, – тихо проговорила Софья. – Вот и ты, Агаша, тоже. Не могла подождать немного…

– Так, Софья Викентьевна, вы не сомневайтесь, я буду заглядывать, уборку сделать или ещё там чего… – затараторила Агаша.

– Какая уборка, – печально усмехнулась Софья, – не знаешь ты, на что идёшь. Хватило бы тебе сил…

В доме Мальцевых поселилась тишина, от которой, казалось, закладывало уши. Ждали известий от Мити, а их всё не было. Саша, вернувшись из гимназии, уныло слонялась по комнатам, Софья Викентьевна уходила в госпиталь писать письма, которые ей диктовали раненые. Нянька била поклоны перед иконами у себя в каморке. Однажды появилась Агаша, похудевшая, побледневшая, изменившаяся – повзрослевшая. Софья усадила её в столовой пить чай, нянька сидела с ними, расспрашивала, вздыхала, качала головой, глядя на потрескавшиеся Агашины руки. Софья тоже перевела взгляд на руки и ужаснулась: «Ты же такими руками ничего делать не сможешь!» Агаша застеснялась, спрятала руки под передник. Нянька пошла на кухню за гусиным жиром. Кухарка Глафира сердито гремела кастрюлями, ворчала.

– Ишь, барыня какая! Я вот тоже брошу всё, уйду, варите себе сами!

– Ну, будет! – остановила её нянька, – у девки руки до крови потрескались. Нашла барыню! Побольше жиру клади! Баночку-то самую маленькую, поди, выбрала.

Намазали жиром Агаше руки, баночку дали с собой. «Благодарствуйте!» – смущалась от внимания бывшей хозяйки девушка.

Софья стояла у окна, смотрела, как Агаша, торопясь, бежала по заснеженной дороге.

– Надо ей вещи тёплые собрать, варежки, жакетку какую-нибудь…» – обернулась от окна Софья.

– Вот аккурат к Рождеству и соберём, – согласно покивала головой нянька.

Утро перед Рождеством началось для Саши с ощущения счастья. Спросонья она поначалу забыла и про войну, и про то, что впервые Рождество и Новый, 1917 год, встречать будут без Мити. Ну конечно, Митя дома! Не проснувшись окончательно, Саша вылетела из своей комнаты на лестницу. Вот оно что: Агаша вытирала пыль и тоненьким голоском тянула любимую песню:

На берегу сидит девица,

Она шелками шьёт платок.

Картина дивная такая,

Но шёлку ей не достаёт…

Песня была очень длинная и жалостная, потому что купец, обещавший девице шелка, обманул её. Митя, когда слышал эту песню, всегда добродушно посмеивался и над Агашей, и над легковерной девицей.

– Доброе утро, Сашенька! – весело посмотрела на девочку Агаша. – А у нас радость: письмо от Дмитрия Степановича пришло!

Саша взвизгнула и понеслась вниз по лестнице, крикнув по пути: «Агашенька, а ты к нам вернулась?

– Нет, – успела ответить Агаша, – меня Степан Иванович до завтрева отпустили…

– Жаль, лучше бы ты совсем пришла! – донеслось уже из столовой.

Письмо лежало в центре стола. Саша нетерпеливо схватила его и прочитала первые строчки: «Дорогие папа и мама, Саша и няня!»

– Здравствуй, мой дорогой братик! – поцеловала письмо Саша и продолжила чтение.

Митя писал о том, что погода стоит отвратительная: «один день холод и снег, а другой – тепло и дождь». А ещё писал про хлеб: «За последнее время давали 1,5 фунта, а теперь, наверное, будут давать только один фунт».

Саша уселась на стул и пригорюнилась, представив себе брата в мокрой шинели, от которой идёт пар, а в кулаке он держит горбушку хлеба. И так ей стало жалко Митю, что она навзрыд расплакалась. В комнату заглянула Софья: «Это что же ты слёзы льёшь, когда всё хорошо! Митя жив и здоров! „Сашенция, – пишет, – ты не забыла, что обещала ждать меня? И передай наилучшие пожелания Шамсутдинову, Агаше и Глафире, а Рыске – сухарик“. Всё, давай письмо, я в госпиталь к папе поехала». Софья сунула письмо в муфту и, простучав каблучками, быстро выбежала на улицу.