Занятия немецким закончились очень быстро – как только Митя был представлен Лоре. Фёдор больше не навещал, но однажды, это случилось поздней осенью 15-го года, когда Митя и Лора неторопливо шли по вечерней улице, Фёдор оказался на их пути.

– Здравствуй, Федька! – растерянно произнёс Митя и покосился на Лору.

– Здорово, коли не шутишь! – насмешливо ответил Фёдор и тоже посмотрел на Лору.

– Ах, да! – спохватился Митя. – Лора, это мой друг… детства… Фёдор Данилов. Фёдор – это Лора Бухбиндер. Фёдор всё так же насмешливо поклонился: Митина заминка не осталась им не замеченной.

– А я от вас иду… Вот, прощаться приходил. На войну забирают. – Фёдор всё это сказал спокойно, опять поклонился Лоре. – Прощайте, барышня! И ты, бывай здоров, Митяй!

– Как же так, Федька? Как же ты уходишь, а если бы мы не встретились сейчас? – В отчаянии Митя пытался что-то сказать, обнял друга, они постояли так немного, и потом Федька ушёл, исчез в темноте.

– Ах, господин Мальцев, какие, оказывается, у вас есть интересные друзья! – пропела над ухом Лора.

– Да, он мой самый верный и лучший друг, – сухо ответил Митя.

Лора обиженно надула губы и замолчала. Так, в молчании, дошли до Лориного дома и распрощались.

Было уже довольно поздно, когда Митя постучал в дверь Сашиной комнаты: «Сашка, к тебе можно, ты не спишь?» Он вошёл в чистую беленькую, девчоночью комнату сестры, рассеяно полистал какие-то книжки, сел, положив локти на стол, и уронил голову на ладони.

– Сашка, ты понимаешь, ведь меня всё какие-то пустяки волновали. И вот Фёдор уходит, а я остаюсь. И мне стыдно, что я не могу быть там, на войне… Ты понимаешь меня?

Саша молча покивала головой, во все глаза глядя на брата: никогда ещё Митя не говорил с ней так серьёзно, как со взрослой.

– И ещё, Сашка, я ведь чуть было не предал Фёдора: Лора «так» посмотрела на него, и он это, конечно, понял. А теперь я знаю, что если бы Лора приказала забыть Федьку, я бы скорее отказался от неё! Вот… Ты понимаешь?

Саша опять покивала головой и подумала про себя, что эта Бухбиндерша напрасно задирает нос. Подумаешь, первая красавица! Фёдор когда-нибудь добьётся славы лучшего художника-камнереза и на Лору даже не посмотрит.

С этого вечера между братом и сестрой возникла тесная и нежная дружба, несмотря на разницу в возрасте.

В Екатеринбурге, далеко от обеих столиц, казалось, всё было по-прежнему, но заводы города работали для войны. Лишь на гранильной фабрике, где продолжал трудиться Федькин отец, жизнь еле-еле теплилась: не нужно стало всё, чем славились уральские мастера, исчезли царские заказы на украшения дворцов – знаменитые малахитовые и яшмовые вазы и чаши. Начались перебои с провиантом, появились очереди, и Мальцевым, несмотря на старания Софьи Викентьевны и их кухарки, приходилось обходиться без «баловства», как говорила нянька.

Когда из госпиталя приходил Степан Иванович, по всему дому разносился резкий запах карболки, эфира, йодоформа и ещё каких-то больничных запахов. Пока ставили самовар и накрывали на стол, Саша садилась рядом с отцом на диван и брала его за руку. Рука была сухая, с длинными пальцами и тонкой от частого мытья кожей. Степан Иванович дремал, и Саша видела, как часто на его запавшем виске бьётся жилка. За столом старались не говорить о войне, чтобы всё выглядело «как раньше», и от этого ужин проходил в тишине потому, что война всё равно была рядом. Её приносил с собой Степан Иванович. Молча ели, глядя в свои тарелки, изредка перебрасываясь какими-то незначащими словами.

– Ну что, Дмитрий, гимназию окончишь, – вдруг нарушил тягостное молчание Степан Иванович, – чем планируешь заниматься? Или только гонки на велосипеде тебя интересуют?