Я с гордостью возразила Ник-Нику, что не только крест сохранил солдата, но и руки врачей, возможно даже, моего папы.

17 марта 1920 года. Ник-Ник пропал! Он больше не гуляет с Рындой, и мне обидно и тревожно. Юлька успокаивала меня, говорила, что мало ли какие могут быть дела у этого таинственного «Ник-Ника». Но мне очень грустно.

19 марта 1920года. Всё разъяснилось, но, как же печально разъяснилось! Вчера пришёл мальчик-китаец с запиской для «дочери врача из России» от Ник-Ника. В ней было сказано, что «в результате полученных в дни обороны Порт-Артура пробоин ложусь на грунт». Я поначалу не поняла, что Ник-Ник написал о старых ранах. Но вспомнила, что когда мы гуляли, он рассказывал мне о своей канонерке, затопленной вместе с другими судами в бухте Порт-Артура в 1904 году, и всё стало ясно: его больше нет! Умирая Ник-Ник просил позаботиться о собачке Рынде.

На похороны Ник-Ника отправились папа, Кирилл Антонович, мама и я с Юлькой. Мальчик-китаец, что нашёл меня и принёс прощальную записку от Ник-Ника, прицепил поводок к ошейнику Рыньки, и она безропотно пошла рядом со мной.

2 апреля 1920 года. Ах, как быстро бежит время! Вот уже и весна, но мороз, жгущий до костей, пока мы пробирались в Харбин, не даёт о себе забыть. У папы постоянно болят ноги, суставы раздуты. Он ходит с тростью и стесняется этого.

Вчера, наконец, у нас объявился Станкевич. Он ни разу не приходил к нам, хотя Кирилл Антонович предлагал свою помощь в поисках работы, а мы готовы были потесниться, чтобы на первых порах он пожил у нас. Но Станкевич очень гордый и независимый человек. Он работал в каком-то гараже механиком, а недавно стал водителем автомобиля – такси. Комнату себе он нашёл в районе Пристани. Мама взяла с него слово, что он не будет нас забывать. «Ведь мы почти родственники», – сказала мама, и это правда. Станкевич – часть нашей прошлой жизни. После его ухода Юлька вдруг замучила меня расспросами, желая выведать о Станкевиче всё, что я знаю. Из чего я с изумлением делаю вывод: он ей небезразличен! А мне некогда, да-да, некогда! Мне надо хорошо закончить гимназию. Я поняла, что хочу быть учительницей, вспоминая малышку Анюту. Гимназия Марии Алексеевны Оксаковской действительно замечательная, в особенном почёте там гуманитарное образование и языки. Но золотые червонцы из маминого пояса заметно тают. Пока ещё обменивают на какие-то «боны» «николаевские» ассигнации, привезённые из России. Мы-то думали, что они совершенно бесполезны! «Боны» пошли на покупку одежды и обуви. То, что приехало с нами, настолько старомодно, что хотелось плакать. Местные дамы такие франтихи! Удивительно: подобные мысли мне и в голову раньше не приходили.

***

…Настойчиво звенел колокольчик, извещая о чьём-то приходе. Торопливо захлопнув тетрадь, Александра поспешила в прихожую, распахнула дверь и радостно вскрикнула: «Илья Семёнович, как хорошо, что вы пришли!»

Прошли в комнату, посидели немного, глядя друг на друга и улыбаясь. Александра вдруг заплакала, начала искать платок, под руку подвернулось полотенце, вытерла им лицо, посмотрела на своего гостя: «Вот видите, всё уже упаковано… Ночью еду. А вы-то как же? Почему не хотите тоже уехать?»

– Нам некуда ехать, и нас никто не ждёт, некому… А вы, Сашенька, передайте поклон родной земле от меня и моей супруги. Она тоже собиралась проститься, да что-то задерживается.

Илья Семёнович беспокойно посмотрел в окно: «На душе тревожно, и колокола звонят по всему городу. Пойду встречать жену… Сашенька, а вы бы дома остались». «Вот уж нет! – решительно возразила Александра, – вовсе не хочу вас одного отпускать!»