Юлька опять засмеялась, не забыв при этом с удовольствием посмотреть на себя в зеркало. Кивнув головой, Саша спросила, указывая на фотографический портрет усатого человека в мундире с двумя рядами пуговиц: «А это кто?»

– Мой дед, папин отец, – гордо ответила Юлька. – Он был инженером-фортификатором! Но я его совсем не помню. А это моя мама, правда, красавица? В неё влюбился американский миллионер и отбил у папы…

Юлька замолчала, а Саша, взглянув на фотографию её матери, искренне заметила: «Ты очень похожа на маму, и ты тоже красивая».

Потом они немного помолчали, приглядываясь друг к другу. От внимательных Сашиных глаз не ускользнуло, что Юлька не только красива и благожелательна, но ещё по-взрослому уверенно держится. Она весело болтала, решив, видимо, что Сашу надо непременно развлекать, рассказала, что учится в очень хорошей гимназии Оксаковской,2 что собирается стать артисткой, а завтра покажет Саше Харбин. «Да, – думала Саша, – это другой мир, и они здесь совсем другие. И сколько мы будем делиться на „они“ и „мы“, неизвестно. Ведь всё, что было с нами, едва ли забудется. А если когда-нибудь вернёмся в Россию, то и там разделимся».

Так началась жизнь в Харбине, похожая на жизнь в довоенной России, и всё же совсем другая, словно явившаяся из забытого сна.

Отказавшись от предложения Иваницкого занять часть его коттеджа, Мальцевы устроились в небольшом, на две комнаты и кухню, флигельке, предназначенном для прислуги. Как и в коттедже, там было центральное отопление, водопровод и даже ванная. Кирилл Антонович распорядился послать для уборки приходящую слугу-китаянку. Домик отмыли, принесли кое-какую мебель, он принял вид вполне обжитой и даже уютный. Пройдясь по их новому жилью, Софья бодро заметила: «Ну, что же, мои дорогие, всё неплохо складывается… Но я думаю, мы здесь не очень надолго задержимся». Последние слова были сказаны ею нерешительно. Ах, если бы знала она тогда, в 1920 году, что проживёт в Харбине многие годы! И хорошо, что не знала…

***

После смерти Софьи Викентьевны прошло несколько месяцев. Начиналось лето 1966года, и Александра с растущим беспокойством ждала хоть каких-то вестей из советского консульства. В Китае набирало силу то, что назвали «культурной революцией»3, и на русских хунвэйбины4 посматривали со скрытой угрозой. Но Александра по-прежнему преподавала русский язык в китайской школе, и по-прежнему к ней традиционно почтительно относились её ученики.

Письмо из Советского Союза, оклеенное незнакомыми марками, пришло вслед за полученной наконец-то визой. Торопясь, Александра разрезала конверт с портретом космонавта Юрия Гагарина и вытащила оттуда свёрнутый лист бумаги. Из него выскользнула на стол фотография. Мгновенно похолодев, задрожавшей рукой Александра поднесла её поближе к свету… Сначала она увидела Митю, совсем взрослого, но всё такого же брата Митю, а возле него стояла девочка в белом берете. Женщина, вероятно, жена Мити, кого-то напоминала, но волнение никак не давало памяти зацепиться за нечто знакомое. На обороте фотографии было написано женской рукой: «Дмитрий, Анюта и Лидочка. 21 июня 1941 года».

«Уважаемая Александра Степановна! Дорогая Сашенька!» – так начиналось письмо.

«Вам пишет друг Вашего брата Фёдор Данилов или Федька, как меня называл в детстве Митя. Так получилось, что Ваше письмо, где Вы просите сообщить что-либо о возможных родственниках, попало ко мне, и я постараюсь рассказать о том, что происходило у нас почти полвека назад с того дня, 13 июля, когда Ваша семья покинула Екатеринбург.

Части Красной Армии вошли в Екатеринбург 14 июля, и отряд, в котором воевали Митя и я, ворвался в город одним из первых. Так что разминулись мы только на сутки. Мы искали вас в Томске, куда вы уехали, там вас не оказалось, и дальнейшие поиски тоже не дали результатов. Но думать, что вы сгинули в том чудовищном водовороте, не хотели, надеясь, что когда-нибудь вы все-таки объявитесь. И, наконец, чудо свершилось, но Митя не дожил до него.