Вечером прибежала попрощаться Агаша. Она остаётся в городе и совершенно не понимает, зачем мы уезжаем. Мама обрадовалась её приходу и упросила жить в нашем доме с няней и Л. К. Да, всё-таки Бог оберегает таких слабых и плаксивых, как эта Л.К.

Опять понаписала всякой ерунды, вероятно, на душе кошки скребут. Всё. Сейчас уложу свой дневник к себе в саквояж до лучших времён.

Прощай, Екатеринбург! Надеюсь всё-таки вернуться».

«17августа 1919г. Мы добрались до Томска, живём, как и предполагали, у папиного студенческого приятеля. Из Екатеринбурга выехали рано утром 13 июля. Прощание с домом, няней, Шамсутдиновым было очень тяжелым. Мама поцеловала дверь нашего дома, и впервые за время сборов у неё на глазах появились слёзы. Няня повалилась маме в ноги, плакала, просила прощения непонятно за что. Запрягли Рыску, и Шамсутдинов уложил нашу поклажу в тележку. Для всех нас посчастливилось добыть извозчика. Шамсутдинов, всегда крайне молчаливый, что-то бормотал, и я впервые заметила, какой он уже старый, какой седой в неизменной своей круглой чёрной шапочке. Расцеловались с Ларисой Константиновной, с малышкой Анютой, и тоска сжала сердце: что же мы делаем? Папа был внешне спокоен, но очень бледен, и щека его беспрерывно дёргалась…

В вагон прорвались с трудом. Станкевич удерживал слишком нетерпеливую публику, Шамсутдинов и папа занесли багаж и буквально втолкнули меня и маму. Какая-то дама презрительно бросила Станкевичу: «Стыдно, господин офицер! Приличные люди воюют, а вы корзины носите!» Станкевич сжал зубы и так на неё посмотрел, что она замолчала. Когда вагон дёрнулся, и поезд стал набирать ход, мы все прильнули к окнам. Проехали мимо знакомого здания вокзала под шатровой крышей с надписью на фасаде «ст. Екатеринбургъ». Перрон был замусорен, бежала рядом с вагоном и отчаянно лаяла оставленная хозяевами маленькая собачка. Я никак не могу забыть эту собачку, с трудом удерживая слёзы».

«20 августа 1919г. Да, мы беженцы, мы «сухие листья», но устроились по сравнению со многими неплохо. Папин студенческий товарищ Бахметьев Григорий Кузьмич и его жена Мария Кондратьевна встретили нас радушно, хотя подозреваю, что они надеются на наше недолговременное пребывание в их доме. Григорий Кузьмич – невысокий, плотный, с бородкой клинышком, какой-то очень уютный. Мария Кондратьевна же, напротив, крупная, говорит контральто и постоянно курит папироски в длинном мундштуке. Она вечно что-то читает и когда отвлекается от книги, взгляд её становится недоумевающим, словно она пытается понять, что это вокруг неё происходит. У них двое детей – близнецы тринадцати лет, которых родители попросту называют Юрка и Генка. После обеда они сбегают из дома и куда-то исчезают, живя своей тайной жизнью. Впрочем, это, как мне кажется, никого особенно не волнует.

Екатеринбург был занят красными 14 июля, на следующий день после нашего отъезда. Об этом сегодня папа и Григорий Кузьмич говорили за утренним чаем. А мы уехали, нет, бежали 13 июля! Сведения о том, что там происходит, весьма противоречивы. А здесь, в Томске, так много беженцев, что население города, говорят, увеличилось, в два раза. К тому же прибыли русские и чешские полки и военные училища. Бедный Станкевич нашёл пристанище в каком-то общежитии прямо на лестнице. У власти белые во главе с Колчаком. Я совсем как Юрка и Генка тихо исчезла из дома, чтобы не слышать ни предположений, ни доводов. От этих разговоров хочется плакать. Я гуляла по улицам Томска. Какие же здесь дивной красоты деревянные дома! С башенками, балкончиками, большими окнами, и все разные. Бахметьевы тоже живут в деревянном доме, украшенном деревянной резьбой, и я рада, что всё это нисколько не напоминает мне родной Екатеринбург.