«3 июня 1919г. Какая же я дурная со своей выдуманной влюблённостью! Кругом война идёт, люди гибнут, а у меня на уме какие-то глупости. Приходил папин коллега, они закрылись у папы в кабинете и долго о чём-то говорили. После его ухода папа сказал маме, будто поговаривают об эвакуации госпиталя Союза городов вместе с врачами, и будто бы сам старший врач Андрей Васильевич Линдер занимается подготовкой эвакуации. Мама страшно побледнела и прошептала: «Что, неужели всё так плохо?» Л.К. тоже побледнела, а потом заплакала. «Опять бежать? Я больше не могу, это же невозможно выдержать!» – твердила она, стуча кулачком по столу. Папа накапал капель ей, а потом маме. «Тихо, дамы! Мы никуда не собираемся бежать. И я думаю, что опасность всё-таки сильно преувеличена», – твёрдо сказал папа.

Я взяла Анютку за руку и увела к няне Мане в комнату. Она вязала какие-то нескончаемые носки, говорила – «солдатикам». Я стала читать вслух сказки Лидии Чарской, но сказанное папой не выходило из головы. Под моё чтение няня задремала, Анютка тоже клевала носом, я уложила её в постель и вернулась в столовую. Все немного успокоились и с надеждой смотрели на папу. Мама нерешительно сказала, что папа недостаточно выздоровел, поэтому всё-таки лучше подождать, не принимать никаких решений. Тем вечером так ничего и не придумали.

«11 июля. Бегство, которое превращает нашу семью в «сухие листья» – в беженцев, уже неизбежно. Только Анюта не понимает всей трагедии, которая обрушивается на нас, и радуется. Правда, Л.К. пока так и не знает ехать или не ехать. И даже решение Станкевича разделить с нашей семьёй отъезд, не придало ей уверенности. А Станкевич говорит, что красные в нескольких днях от Екатеринбурга, что кольцо вокруг города сжимается. Он говорит, что будут бои, но с кем, если город покидают все, кто может воевать? Тогда зачем бросать родной дом и всё, что нам дорого? Папа отвёл глаза и сказал, что будет сопровождать раненых, которых ещё не успели вывезти. Пока мы едем в Томск. Для папы это почти родной город: там он учился в университете, и там живёт его студенческий друг. Представляю, как мы будем проситься на постой к этому другу, и меня переполняет бессильная злоба и тоска. В доме полным ходом идут сборы. Всё перевёрнуто вверх дном, нянька непрерывно голосит и молится. С нами ехать отказалась, сказала, что за ней и так смерть вот-вот придёт. Остаётся добрый наш Шамсутдинов. Няню Маню мама поручила ему и уверена, что он её не оставит.

Вечером за чаем Л.К. объявила о своём окончательном решении никуда не ехать. Её не поколебали такие доводы как стрельба, неизбежные болезни, эпидемии и голод, и помочь ей будет некому. «Ну, хорошо, – согласилась мама. – Я очень надеюсь, что всё это скоро закончится, и мы вернёмся. И если Митя появится здесь раньше нас, он будет знать, где нас искать».

«12 июля 1919 г. Вот и всё – завтра мы уезжаем. Что нас ждёт в пути, одному Богу известно. С неподвижным лицом мама прошлась по дому, и почему-то остановила маятник настенных часов. Их бой я слышала всю свою жизнь. Два дорожных сундука, саквояжи и корзинка с провизией – это всё, что мы берём из родного дома. Л.К. с заплаканными глазами сидит на диване, обнимая Анюту. Всё-таки очень она беспомощный человек и страшно её оставлять одну с маленькой дочерью. Моя няня крестит всё время меня и маму, прощаясь с нами навек, говорит, что больше не свидимся – стара очень, не дождётся. Я стараюсь не плакать, хотя в горле ком. Тяжело расставаться с няней, с её вечным ворчанием, которым она прикрывала свою любовь к маме и к нам, детям. Папу-то она всегда не очень жаловала за то, что «безбожник», и за то, что он, «голодранец», не пара был Сонюшке. Папа пока занимался сборами, сохранял свою обычную собранность и деловитость. После чая ушёл к себе в кабинет, сказал, разобрать какие-то документы. Какие документы, если всё уже уложено в багаж?