– Какая жестокость! Какая неслыханная жестокость! – говорила Софья вечером Степану Ивановичу. – Дочери царя были едва старше Саши, а наследник – совсем ребёнок. Что же это за нелюди, которые стреляли в детей, а потом добивали и видели смертный ужас в их глазах!

Софья куталась в шаль, её бил озноб, она никак не могла унять его. Достала из папиросницы папироску, попыталась закурить, закашлялась, бросила её в пепельницу. Степан Иванович ходил по комнате, потом сел на диван рядом с женой, взял её руки в свои – они были ледяные.

– Успокойся, Сонюшка, – как прежде мягко сказал он. – Все революции начинались с крови, вспомни историю. Я не оправдываю большевиков, но…

– Что «но»? – крикнула Софья. – А доктор Боткин? Он-то чем не угодил революции и кому помешал? Нет, ты как хочешь, ни понять, ни оправдать их я не могу! Для них – что мой дядя Наркиз, что царь, всё едино. Суд скорый и бесправный! И попомни моё слово – это только начало. Ну и… всё.

Софья резко повернулась и вышла из комнаты, столкнувшись в дверях с Сашей. «Девочка моя, – обняла за плечи дочку, – что же за время вам выпало, и как вы жить будете?»

С приходом белых порядок и спокойствие были «обеспечены в полной мере», как и обещал комендант города Сабельников. Улицы очистились от грязи и мусора, прекратились грабежи, «чрезвычайка» сменилась «контрразведкой», где шла своя жизнь, которую городские обыватели старались не замечать. Новый Городской театр готовился к открытию сезона, о чём сообщала газета «Уральская жизнь», вновь заработала гимназия, и Саша надеялась сдать экзамены экстерном за пропущенный год. Знакомые поздравляли Софью с возвращением порядка и с участием спрашивали, не вернулся ли Дмитрий. «Мой сын на фронте, где же ему быть, если война с немцами ещё не кончена», – сухо отвечала Софья на расспросы. Дома, когда не было Саши, она бродила по комнатам, кутаясь в шаль даже в жару. Бормотала: «Когда же, когда же это всё кончится…» Кончится бесконечная боль от ожидания известий, от телеграмм, напечатанных в газетах, которые она прочитывала в первую очередь: «Наше преследование красных продолжается…» «Противник пытался наступать по всему фронту, но был отбит нашими частями, которые перешли в решительную контратаку…» «Красные ведут наступление на деревню Ширяево…»

«Где же ты, сынок? Против кого воюешь?» – шептала Софья, перечитывая в который раз Митины письма. Она не позволяла себе даже на короткий миг усомниться в том, что сын жив. Страшно стало, когда увидела, как в контрразведку вели арестованных. Она долго смотрела вслед, всё казалось, что один из них похож на Митю. «Ведь что наделали, всю Россию взбаламутили!» – негодующий голос заставил Софью очнуться. «Да-да», – прошептала она, едва взглянув на благообразного обладателя голоса. «Сударыня, вам нездоровится?» – участливо поддержал её под руку всё тот же прохожий. «Нет-нет, благодарю», – улыбнулась Софья, высвобождая руку. Быстро перебежав улицу, поймала извозчика и только тогда немного отдышалась. Ехала, закрыв глаза, думая, что вот так же, как тех арестованных, могут вести где-нибудь её сына, и так же сзади будет подталкивать его в спину ружьём конвоир, неважно, белый или красный.

Дома она застала Степана Ивановича. Ещё из передней, заглянув в столовую, Софья увидела мужа, сидящим в какой-то странной позе: голова неудобно откинута на спинку стула, а рука свисает почти до пола. «Степан!» – бросилась к нему Софья. Степан Иванович открыл глаза, попробовал сесть прямо, рукой вцепился в скатерть на столе, потянул её на себя. «Сонюшка, – разлепил он бескровные губы, – отца и мамы больше нет… Вот письмо прислали с оказией из Кыштыма… Они погибли, Сонюшка!» Софья ахнула, прижала, баюкая, его голову к своей груди. Потом осторожно взяла со стола скомканный листок бумаги, расправила его и с трудом – слёзы застилали глаза – прочитала.