Ходили совсем уже страшные слухи, что на работящий, основательный Екатеринбург надвигается война, что недалеко с лютой ненавистью люди стреляют друг в друга. И непонятно было, кто враг, а кто свой. Об этом Софья спросила у забежавшего к Мальцевым Фёдора.

– Я попрощаться, – сразу же сказал он. – Мы выступаем через час. Софья Викентьевна, я хочу сказать, что Дмитрий мне больше чем друг, он мне как брат, и я верю, что он жив!

– А куда же вы идёте? – растерялась Софья.

– Война, Софья Викентьевна. Взбунтовались чешские дивизии, которые двигались на восток с украинского фронта. Они захватили Челябинск и вместе с белыми идут на Екатеринбург.

– Но ведь белые – тоже русские! – Софья сжала виски. – И вы, что же, вы будете в них стрелять? Вы против немцев рядом воевали, а теперь друг друга убивать…

– Они враги, и они будут стрелять в нас, а мы в них, – резко и жёстко сказал Фёдор. – Прощайте, Софья Викентьевна, и ты, Сашенька, прощай. Может, свидимся когда-нибудь, не поминайте лихом!

«Храни тебя Господь… – на прощание перекрестила Фёдора Софья. И тут же мелькнул страшный вопрос, от которого она похолодела. – А если… нет… Но вдруг Митя с белыми? Да как же это? Они будут воевать друг против друга?»

Софья метнулась в спальню, взяла из шкатулки последнее Митино письмо, написанное 24 декабря 1917 года. « Где же это? А, вот: – «…а если только власть большевиков рухнет, то рухнет и мир…» Софья обессилено опустилась на стул, держа письмо в руке. « А если Митя с большевиками? Что же тогда… ведь оба племянника тётки Капитолины Васильевны после кадетского корпуса – с белыми. А кто убил дядю Наркиза, если не красные? Или красные не помешали убить? И кто виноват, кто затеял этот чудовищный ужас? Кто вернёт прежнюю мирную жизнь, белые или красные? Они будут воевать друг с другом, и никакого мира не будет… Всё, это конец».

У кого бы она могла спросить, кто бы смог объяснить, что происходит, и чем всё закончится. Разговоры с мужем стали короткими и ограничивались сухими вопросами и такими же сухими ответами. Софья вспомнила, что свёкор Иван Алексеевич называл её купчихой, и заплакала от обиды. И ещё горше заплакала, вспомнив давнюю, такую важную для себя запись в своём дневнике, перечитанную накануне: «Что такое труд женщины – бег белки в колесе: сегодня создал, завтра уничтожил, послезавтра снова создавай. А особенно это заметно при плохой прислуге, когда даже мытьё чашек не минует моих рук…» Какими нелепыми и мелкими оказались все её заботы! Всё вокруг рушится, всё летит в тартарары, и как сохранить семью и нежность, которой всё меньше достаётся сил, особенно сейчас, когда душа изболелась за Митю. Бросилась к иконам, прошептала: «Помяни, Господи, всех скорбящих в разлуке…»

25 июля 1918 года в Екатеринбург, оставленный красными, без единого выстрела вошли чехословацкие части. Появились незнакомые флаги и напечатанные листовки, из которых горожане узнали, что «…город занят сегодня авангардом чехословацких войск. Вся власть в городе, до особого распоряжения, принадлежит Военному Штабу… Предлагаю всем гражданам немедленно приступить к своим обычным занятиям. Порядок и спокойствие в городе будут обеспечены в полной мере. Самочинные обыски и аресты будут пресекаться самым решительным образом. Комендант города Сабельников».

Почти тотчас же стала известна страшная тайна дома Ипатьева, о которой по городу ходили слухи все последние дни. Вездесущая Глафира, появившись у Мальцевых, рассказывала жуткие подробности гибели царской семьи. Софья недоверчиво слушала, а Глафира крестилась: «Её-бо, не вру, Софья Викентьевна, всё так и было! А главный душегуб у них – Юровский!» Она оглянулась, опять перекрестилась и всхлипнула: «Бедные невинные деточки…»