С недавних пор Софья сама управлялась на кухне. Глафира ушла, поклонившись в пояс и пустив на прощание слезу. «Мочи больше нет, Софья Викентьевна! Я бы и дале готовкой занималась, так ведь уже объедаю вас. Припасов-то только-только осталось, а где чо и откуда возьмётся…» Она махнула рукой, ещё раз поклонилась и ушла.

Жизнь в доме Мальцевых превратилась в ожидание. Ждали каких-то новых известий, ждали письма из Действующей Армии от Мити. Топили печку, ждали, когда тепло наполнит комнаты, варили картошку, кашу, кипятили воду в чайнике. За стол садились не есть, а перекусывать.

Долгожданное письмо пришло почти через два месяца после его отправки. Оно было датировано 24 декабря 1917 года. «Что было у вас во время последнего переворота?» – спрашивал Митя. Софья горько усмехнулась, бережно разглаживая письмо на скатерти: «Что у нас после последнего переворота…» Степан Иванович постоянно носит в кармане браунинг после того, как в госпиталь ворвались какие-то люди и всё перевернули в поисках морфия. Ничего не нашли, но врачам удалось уговорить их покинуть госпиталь. После сёстры дружно пили валерьянку и нюхали нашатырь. Прибывшие милиционеры обещали охранять госпиталь, но понятно было, что силы неравные: город наполнили уголовники.

Дядя Наркиз советовал на время всё-таки пробраться в Томск, чтобы переждать беспорядки. « А Митя? Как он найдёт их, когда вернётся? – сжимала виски Софья. – Как жить дальше? Ведь это невозможно! И страшно… на улицу страшно выйти. Господи, ну когда же это всё закончится!» Софья с тревогой поглядывала на часы: время было позднее, а Степан Иванович задерживался. Гнала прочь чёрные мысли, смотрела через оконное стекло на глухую тёмную улицу. Сердце билось часто и тяжело у самого горла. Наступал рассвет, часы в очередной раз отстучали положенное время, отзываясь в голове болью.

Степан Иванович пришёл после полудня. У Софьи уже не осталось сил, ноги не держали. Она села на стул в передней, ожидая, пока муж что-нибудь скажет. А он медленно снимал пальто, разматывал шарф, тяжело наклонившись, стащил калоши. Подошёл к жене, обнял её: «Сонюшка, мужайся…» Он не договорил, потому что Софья страшно вскрикнула, пытаясь освободиться от его рук: «Митя?..» «Нет, нет, что ты, нет! – повернув её лицом к себе, твердил Степан Иванович. – Послушай меня: Наркиза Мефодьича нашли убитым!» Софья ладонью прикрыла рот, не давая вырваться новому крику. Степан Иванович усадил её на диван в столовой, налил воды, придерживал стакан: зубы у Софьи стучали, и вода лилась по подбородку.

– Его увели из дома, сказали, что ведут в чрезвычайку. Капитолина прибежала в госпиталь сама не своя, сказала, что не только увели, но и прихватили по пути всё, что было ценного. Умоляла узнать, что с ним… – Степан Иванович передохнул, налил воды себе. – Сонюшка, я встретил Фёдора! Он только-только с фронта, помогал мне искать. Вот и нашли…

До Софьи не сразу дошло сказанное мужем. Она сидела на диване, закрыв глаза и сжав зубами краешек шали. Потом встрепенулась: «Что ты сказал? Фёдор вернулся? Жив…» Потом опять заплакала: «Бедный дядя Наркиз! Да так любого из нас могут убить ни за что. Надо, надо было уезжать, не тянуть, вот и дядя советовал…»

После похорон тётка Капитолина в одночасье уехала к каким-то своим родственникам, чтобы не оставаться в доме, заполненном чужими вселившимися людьми. Всё, что ещё оставалось, мигом растащили по комнатам новые жильцы. Она отказалась от предложения Софьи и Степана Ивановича жить у них: «Нет уж, Соня, ты как хочешь, а вдругорядь этот ужас пережить не хочу. И не дай Бог вам такого же…» Шамсутдинов проводил её до поезда, помог втиснуться в вагон, погрозив увесистой палкой какому-то мешочнику. Больше Мальцевы её не видели и известий от неё не получали…