– Манера у них такая. Давайте от Ленина только отойдем, чтоб не как в цирке, к лесенке поближе.

– Тогда просто цирк переместится туда.

– А этот, кстати, клоун прибудет вообще? – интересуюсь про четвертого члена нашего вояжа.

– Да должен, иначе на хер нам две лодки? – Ларик бросает взгляд на свой рюкзак.

– Я могу и один поехать, если что. У него вроде и из общака-то ничего нет. – мне однушка на самом деле даже привычнее.

– Чай у него. Помнишь, он тер, что запасов дома полно, девать некуда этот чай байховый. С собой типа возьмет.

– Вот это потеря! Все равно в магаз идти. Ладно, у нас еще полно времени.

Сквозь внезапно набрякшую толпу – объявили очередной питерский экспресс – мы проникли в уголок, чтоб никто не уволок. Ларик достал полторашку клинаря. А я почувствовал себя одиноким, потому что пиво не пил. Особенно этот клинарь. В школе еще им отравился. Думал – пиво «Самурай» – классная тема! Реклама по телеку тоже всячески поддерживала это мнение. Ну я и выпил его на стройке несколько бутылочек, после чего весь распался на куски. Да так, что у входа в булочную по дороге домой пришлось присесть на асфальт, машинально пожевывая мятную жвачку. И дышать рыбкой, коротко, но емко, чтоб не спугнуть баланс, путающийся между двух безнадежных мыслей «Стругану» и «Спалят». Вот и кранты нашим только оформляющимся отношениям с пивом. А Ягера у меня больше нет.

Пацаны пьют, удивительно совмещая то, что это напоказ и то, что это украдкой. Хочется уже в поезд. На всякий случай. Ну и разложиться там по-человечески. Почувствовать бесповоротное «поехали». Где же тот Кислый?

Самый конфуз, что с лодками и правда не очень понятно. У Ларика запакована Щука – нормальный такой вариант для простой порожистой реки. Я на такой на ура бы и в школе прошел нашу Валкийоки. Узкая длинная надувашка без каркаса и жесткости, что-то среднее между хлябким матрасом и резвой торпедкой. Переворачивается, но убить ее на этой реке практически невозможно.

А вот сазановский Таймень дело другое. Благородная каркасная байдарка без баллонов, советский хит, хоть и с новой шкурой. Я катался на такой, как в люльке, в молочном детстве, на степенных равнинных реках вымирающей тверщины и новгородщины. Лодка быстрая, ловкая, ладная, да только ко дну быстро идет. К такой лодке должно прилагаться умение: если в пороге что-то пойдет не так, – она может просто сломаться пополам и утонуть. Сазан уверенно напевал про то, как он на ней сплавлялся по Карелии, только есть у меня некоторые сомнения. Я на Таймене ходить по быстрой воде не умею. Ну вот и посмотрим.

Кислый появился, когда мы стали чаще посматривать на табло, а полторашка отправилась в урну. Рыжий человек с круглой головой и осоловелыми глазами с прозрачными ресницами, в берцах, камуфляжных штанах и какой-то не летней совсем робе. С узкими плечами, которые хотели казаться широкими. С шлейфом странных историй и ксивой помощника депутата. С деланной серьезностью и суровостью, которые давали сбой, когда Кислый краснел как нежная дама или смеялся с неповторимой интонацией. В ней было что-то от ночных звуков саванны. У Кислого был совсем небольшой рюкзак. Он растерянно крутил головой по сторонам центре в зала. Почти не знакомый мне Кислый. Мы с полминуты наблюдали за ним, прежде чем Ларик крикнул:

– Кисл, мы тут!

Опомниться Кислому не дали, пока он шел к нам – все навьючились и выдвинулись к путям. Поезд «Москва-Мурманск» уже стоял на перроне.

Вот он – зеленые вагоны, желтая полоса по боку – вечный странник с приветом из далеких мест. И наш вагон, как ни крути нумерацию – с хвоста или с головы – он всегда будет не с той стороны. Приземистая полная проводница проходит по нам оценивающим взглядом. Судя по всему, мы получаем где-то четыре из десяти. А чуть сзади проводницы вертится паренек практикант наших лет. Вертится-вертится, да и оттеснен случайно в угол к титану могучим рюкзаком. Нужно прогреться, а то едем на мороз. Прошагали, победно протащили баулы, собрали все углы, сгрудились кисельной пенкой у своего отсека. И как раки отшельники, растревоженные, но ограниченные панцирем, начали бестолково крутиться, запуская в вагон душок давно отгоревших костров и шелест рвущихся на глазах пакетов. Ларик встал в проходе, загипнотизированный необжитым еще плацкартным четвериком. Нам еще только предстоит внести лепту в его становление свидетелем эпох.