– Я к вам забегу.

Залезаем в вагон, а там осоловелый Кислый позвякивает ложечкой в чае и вопросительно утверждает, что мы его бросили. Ерунда, пацаны протягивают ему пиво, и он понимает, что не бросили. Поезд тронулся. Пока все тихие и занимаются кто чем поодиночке. Я прилепился к пейзажу за окном.

Я не знаю, есть ли любовь с первого взгляда, мне не доводилось ее испытать. То, что казалось ей, по здравому размышлению нельзя назвать любовью. По крайней мере такой, о которой пишут в книжках. А в Карелию я восьмилетним щеглом влюбился сразу и безоговорочно. Время прошло не мало – больше полжизни с тех пор, и столько всего изменилось, кроме этой любви. Сказать честно, сейчас мне даже сложно объяснить, что в этом месте такого невероятного. Разбираешь по полочкам, анализируешь, сравниваешь. И понимаешь, что вот там леса гуще, там – реки мощнее, там – даль неохватнее, там – горы дикие стоят. Все так, но это ничего не меняет. И здесь как раз все похоже на любовь в книжках. Я всегда недоумевал, как можно любить кого-то всей душой и всю жизнь, если всегда найдется кто-то красивее, умнее, интереснее, ярче. Что ампутируется в человеке взамен на волшебство любви? Эта тайна, под толстую шкуру которой пробраться не удается. Но тому, кто любит – достаточно самой любви.

И если речь о месте, а не о человеке, то уж точно абстрактная красота вскоре отступает перед радостью воссоединения, торжеством тождественности и соразмерности. Когда окружающее становится не иссякающим источником вдохновения, отделенным настолько, чтобы ты мог остаться собой, припав к нему. Неразделимым настолько, что только с ним ты можешь ощутить это чувство. Другие и по-другому – да, где угодно, но так – только здесь.

Мимо пробегает неровная стена леса. Она рвется, всегда внезапно, захватывая дух, выпадает звонким пространством озер, спокойно общающихся с небом. Обманчиво ласковым, кидающим синь на зеркальную гладь. Она опадает бесприютными болотами с мертвыми кривыми стволами – вешками отступившей жизни. Она дает волю рекам, убегающим под гремящие колеса, за которыми хочется бежать, куда бы они не вели.

Когда я отвлекаюсь на одной из остановок, пацаны рассуждают о месте пьянства в повседневности. Прежде всего, в ключе, что чему подчинено в процессе создания. И вообще, все уже немного ерзают. А, значит, совсем скоро будет:

– Пойдемте Виноградный день пить. – высказал наболевшее Ларик.

– А у нас ничего больше нет? – строит грустную мину Кислый.

– Есть еще полторашка «Алко-фейхоа» и напиток «Ай да киви». – Сазан как-то умудрился взять и их.

– Ну и бонусный батл клюковки у меня. – добавляет Ларик.

– У меня коньяка немного во фляжке. – завершает счет Кислый.

– Ну давайте все это сгребем – и в тамбур.

Собираем наш скромный пикничок и топаем в знакомые стены жестяного короба, который успел изрядно накалиться на ленивом северном солнце. Некоторые пассажиры провожают нас сосредоточенно-равнодушными взглядами. Кое-где под столами поблескивают бутылочки. К кофтам и матрасам, простыням и занавескам, пластиковым столам и крупным порам живых тел уже плотно пристал запашок лежалой курицы, яичек с крошащимися желто-сизыми желтками, рыбали, пюры и Ролтона-бульона-объедение. Кое-где пробивается аромат выдохшегося пива. От мест, где сейчас спят, оставив железные кружки с присохшей пенкой по бокам в беспорядке на столе.

Хватаю красный Виноградный день. По традиции внимательно рассматриваю пробку.

– С тех пор, как мне впервые показали, что на крышке винюшки изображена смерть с косой, не могу избавиться от этого знания.