Пока я допивал морс, Аксинья вернулась с очередным подносом, неся пузатый фарфоровый чайник, две чашки на блюдечках, вазочку с прозрачным жёлтым мёдом, неровный кубик сливочного масла и лепёшку свежего, ещё горячего хлеба.

– Пока за липоцветом ходила, и хлеб подоспел, ещё из печи, угощайтесь, чем уж Бог послал.

– Да всё просто шикарно! Больше ничего и не надо! – я вдруг ощутил, как разыгрался у меня аппетит и желудок свело голодной судорогой.

Как ни странно, с тех пор как мы перешли тот ручей и пришли в Романовку (или Романьево, чёрт уж тут разберёт), я ни разу не подумал ни о проблемах с велосипедом, ни о загадочном конверте, который мне нужно доставить. Как-то блаженно и умиротворённо было в этом месте, в этом доме. Будто в свой дом вернулся после долгих странствий. В тот родной дом, где всегда ждут и будут ждать, что бы ни произошло.

Аксинья тем временем разлила чай, и веранда ещё гуще наполнилась ароматами липы: сушёной, чайной, медовой.

– Угощайтесь. Гости у меня теперь редкость.

– А знаете, – я подвинул чашку с блюдцем и подул на горячий чай, – когда мы только встретились, мы, кажется, разговаривали друг с другом на ты. Может, и сейчас так можно? Мне было бы проще. Давай?

– Давай! – улыбнулась женщина и легонько сжала моё сердце тёплым и трепетным взглядом. – Расскажи о себе? Откуда ты? Как ты? Почему почтальон?

Я вкратце рассказал историю моей жизни до Калининграда и после приезда сюда. Аксинья задумчиво слушала мой рассказ, иногда рассеянно кивая, а когда я закончил, вымолвила, скорее просто про себя:

– Разные у нас истории. Совсем непохожие.

– Ну да. Наверное, и у всех людей разные, – я не знал, что тут ещё ответить. – А твоя история какая?

– Налить ещё чаю? – Аксинья посмотрела на меня, пропустив вопрос мимо ушей, и я рассеянно кивнул.

Желудок приятно наполнялся тёплым хлебом со сливочным маслом и мёдом, душистый чай растекался по телу, расслабляя его.

«Вздремнуть бы» – промелькнула мысль, и я ощутил, как веки становятся всё тяжелей.

– А истории у нас разные, – донёсся до меня голос Аксиньи словно издалека, хотя она была всё тут же, рядом, правда, смотрела в окно и машинально поглаживала угол стола, – потому что нездешний ты.

– Ну, это понятно, что нездешний. Я в другом месте живу. Или ты к тому, что в область приезжий?

– Ни то и ни это. Бывали случаи, до войны ещё, появлялись у нас тут нездешние. Аккурат из той рощи липовой приходили, где я тебя встретила. И именно в этот самый период.

– В какой?

– Когда липа цветёт.

– Н-ну, мало ли!.. Заблудились люди. Не на ту дорогу свернули. Что ж теперь, всех нездешними звать?

– У тебя жизнь другая. Мир другой. И история другая. История того места, где ты живёшь. Откуда пришёл. Ты ведь не зря про войну удивился. У вас последний раз страшная война семьдесят с лишним лет назад была, а тут и трёх лет не прошло.

Я с трудом понимал, о чём она говорит, а глаза всё больше соловели, словно пил я не чай, а что-то хмельное.

– Отдохни-ка с дороги часок. Я в доме тебе постелю. А после уже договорим да и решим с делами твоими почтовыми, – сказала Аксинья, глядя на мой сонный вид, и, поднявшись, пошла к выходу. Быстро допив остывший чай, я встал, чтоб пойти за ней, и тут по моим глазам скользнул солнечный блик от той самой фотографии, что висела на стене. Я попытался всмотреться, но лицо спутника Аксиньи снова было невидно́, снова на него падал луч солнца.

Я поспешил за хозяйкой, силуэт которой уже растворился в дверном проёме. Поднявшись по небольшой лесенке – всего три ступеньки, – мы вошли в просторный и вполне современный дом. Меня не покидало странное ощущение, словно я уже бывал тут когда-то, но этого никак не могло быть, ведь я вообще в этой деревне был впервые!