В зале кто-то резко вдохнул. Лена Росс вскочила с места, но ее тут же грубо осадили охранники. Эмили издала тихий стон, похожий на предсмертный хрип. Ее пальцы впились в руку Джеймса так, что выступила кровь. Он не отдернул руку. Боль была ничтожна по сравнению с тем, что происходило у него внутри. Холодная ярость. Ярость бессилия.

Судья Волков выпрямился, отложив бумаги. Он смотрел прямо перед собой, на пульсирующий логотип «Фемиды».

«На основании вышеизложенного, рассмотрев материалы дела, апелляционные доводы и исчерпывающий доклад Системы Правосудия „Фемида-7“, руководствуясь Статьей 15-б Глобального Судебного Кодекса (Примат Алгоритмической Оптимизации), я, судья Игорь Волков, постановляю…»

Пауза. Театральная. Смертельная. Весь зал замер. Даже вентиляция на секунду стихла. Джеймс видел, как по лицу судьи пробежала тень – тень чего? Стыда? Страха? Или просто усталости от участия в этом фарсе?

«…апелляцию гражданина Джеймса Коула – ОТКЛОНИТЬ.»

Три слова. Три гвоздя в гроб надежды.

«Приговор Системы Правосудия „Фемида-7“ по делу субъекта №451 (Карл Денвер) в отношении гражданки Эмили Торн – ОСТАВИТЬ В СИЛЕ БЕЗ ИЗМЕНЕНИЙ.»

Тишина. Абсолютная. На миг. Потом ее разорвал душераздирающий, животный вопль.

Эмили. Она не плакала. Она выла. Долгий, пронзительный стон абсолютной, безысходной потери. Потери последней крупицы веры. Она сжалась, сползла с кресла на холодный каменный пол, трясясь всем телом, ее рыдания сотрясали хрупкое тело, не встречая никакого утешения, никакого смысла в этом мире. Ее крик был громче любых слов осуждения.

Джеймс вскочил, хотел подхватить ее, но к ним уже шли медики с успокоительным ингалятором – быстрые, эффективные, безликие. Система позаботилась. Система устраняла «деструктивный эмоциональный выброс». Он отшатнулся от их прикосновений, чувствуя приступ тошноты.

Судья Волков встал. Его дело было сделано. Он даже не взглянул на рыдающую Эмили или на Джеймса. Он просто развернулся и вышел через боковую дверь, его мантия колыхнулась, как саван.

В зале поднялся гул. «Гуманисты» перешептывались с самодовольными полуулыбками. «Правдоискатели» бушевали, их крики гнева и отчаяния смешивались с ревом Лены Росс, которую удерживали охранники. Журналисты лезли вперед, пытаясь поймать кадр: рыдающая Эмили на полу, Джеймс над ней с лицом, искаженным немым криком.

Джеймс стоял посреди этого хаоса, оглушенный. Звон в ушах заглушал все звуки. Он смотрел на Эмили, которую быстро и безжалостно уносили на каталке медики. Смотрел на пульсирующий логотип «Фемиды». Смотрел на спины уходящих прокуроров, своих бывших коллег.

Он чувствовал… ничего. Пустоту. Глухую, ледяную пустоту, наступавшую вслед за яростью. Ярость была огнем. Эта пустота была космосом. Абсолютным нулем.

Он бросил вызов Богу-Машине. Он кричал на весь мир. Он показал им лицо боли. И что? Машина не дрогнула. Она даже не заметила. Она просто… просчитала. И вынесла вердикт. Его слова, его гнев, его отставка, страдания Эмили – все это было лишь шумом. Статистической погрешностью. «Допустимой ценой».

Он проиграл. Не просто дело. Он проиграл самому принципу этого мира. Логика железа и кремния победила человеческую боль. Победила справедливость, как он ее понимал. Он был абсолютно, окончательно беспомощен.