Потом мир взорвался.

Действие: Скандал набирает обороты.

В прямом эфире: Рейтинги «Правды-7» взлетели до небес. Социальные сети взорвались. Хэштег #ЭмилиТорн и #ДопустимаяЦена понеслись в топ, гаснули под ударами модераторов «Фемиды», вспыхивали снова, как костры сопротивления. Скриншоты искаженного яростью лица Джеймса, кадры Эмили множились в миллионах личных сетей, обходя корпоративные фильтры.

Правдоискатели: Их чаты и скрытые форумы взревели от восторга. «Он сказал это! Прямо в эфире!» «Он один из нас! Герой!» «Эмили Торн – наше знамя!». Лена Росс мгновенно выступила с заявлением: «Джеймс Коул – голос всех жертв бесчеловечной машины! Его отвага обнажила гнойник системы! „Правдоискатели“ с ним!». Они нашли не просто союзника – они нашли символ. Бывшего служителя системы, восставшего изнутри.

Гуманисты: Их реакция была предсказуемой волной отвращения и страха. Официальные каналы системы: «Эмоциональный срыв дискредитированного сотрудника». «Циничная эксплуатация трагедии для подрыва доверия к Правосудию». «Опасный ретроград, тоскующий по хаосу и возмездию прошлого». Коллеги Джеймса в прокуратуре молча отводили глаза или публиковали шаблонные посты о «доверии Оптимуму». Элис Вэнс прислала ему одно сообщение: «Джеймс, что ты наделал? Ты уничтожил себя. И ради чего? Ради истерики? Пройди коррекцию. Пока не поздно.» Для них он был не героем. Он был чумой. Угрозой их упорядоченному, безопасному миру.

Система: Ответ был мгновенным и цифровым. На его персональном терминале, еще до того, как он вышел из студии, всплыли уведомления:

«#Cit-JamesCole: Увольнение из органов Прокуратуры принято. Весь доступ к системам Правосудия заблокирован.»

*«Социальный рейтинг #Cit-JamesCole понижен до уровня „Омега-Нестабильный“. Ограничения: Запрет на работу в госсекторе, пониженный кредитный лимит, приоритет 3 на медобслуживание, обязательная психокоррекция.» *

«Зафиксированы высказывания, порочащие Систему Правосудия. Запущена процедура проверки на „Распространение Деструктивного Контента“. Рекомендуем добровольно явиться на коррекцию взглядов.»

Его цифровая жизнь сжималась, как удавка.

Джеймс вышел из студии «Правда-7» через черный ход, в толпу. Его сразу ослепили вспышки камер папарацци и репортеров подпольных медиа. Крики: «Коул! Правда ли, что вы с „Правдоискателями“?!», «Что будете делать?!», «Ждете ли ареста?!».

Он не отвечал. Он шел сквозь толпу, ощущая на себе взгляды: восхищенные – от тех, кто видел в нем героя; ненавидящие – от тех, кто видел в нем угрозу; и просто любопытные – от тех, для кого он был лишь пикантным скандалом в их размеренной жизни.

Он был больше не следователь. Он был искрой. Искрой, брошенной в бочку с цифровым порохом. Последствия этого взрыва он не мог предугадать. Но вид лица Эмили на гигантском экране, ее немой крик, подхваченный теперь тысячами голосов в сети, говорил ему одно: обратного пути нет. Он развязал войну. И «Фемида» уже наносила ответный удар. Холодный, точный, цифровой. Но теперь у него было оружие – гнев. Гнев миллионов, увидевших цену «оптимума» в глазах одной сломанной девушки.

Воздух в Зале Судебного Подтверждения №7 был густым и мертвым, как в склепе. Его не спасала даже мощная система вентиляции – казалось, сама атмосфера пропиталась холодной, нечеловеческой уверенностью «Фемиды». Это была не Белая Комната с ее абстрактным многогранником. Здесь царил ритуал. Ритуал подтверждения алгоритмического абсолютизма.

Зал напоминал амфитеатр, обращенный не к судье, а к гигантской голопанели, на которой пульсировал логотип «Фемиды» – стилизованные весы, вписанные в идеальный круг. На возвышении, под панелью, сидел судья Человек. Пожилой мужчина с лицом, высеченным из усталого камня, в мантии темно-синего цвета – единственный намек на старую, человеческую систему. Его роль была чисто церемониальной: огласитель, печать, голос машины, облеченный в плоть для успокоения тех, кто еще цеплялся за иллюзию человеческого контроля.