Она делает шаг вперёд, её туфля скользит по мокрому пятну на полу – вино? Кровь?

Анастасия протягивает письмо, – Она… она прочитала это. И не смогла вынести смерти Облонского.

Мадам Леруа берёт письмо, разворачивает. Её глаза пробегают по строчкам – и вдруг в них вспыхивает холодный, хищный блеск.

Она тихо, с улыбкой, – О, какой интересный подарочек…

Мадам Леруа смотрит на Анастасию, и в её взгляде – расчёт.

– Это письмо, детка, может быть ключом ко многим дверям. До событий – мы можем продать его тем, кто хочет их предотвратить. После – тем, кто захочет замести следы.

Где-то внизу хлопает дверь. Шаги. Кто-то поднимается по лестнице.

Мадам Леруа быстро, шёпотом, – Спрячь письмо.

Дверь открывается, и на чердак входит доктор Людвиг Гросс – высокий, сухопарый, с холодными глазами и чёрным саквояжем. Он бросает беглый взгляд на Мари, затем на Анастасию – без интереса, словно на мебель.

Доктор Гросс, сухо.

– Время смерти?

Мадам Леруа с лёгким вздохом.

– Только что обнаружили. Бедняжка… видимо, несчастная любовь.

Доктор кивает, достаёт часы, фиксирует время. Мадам Леруа незаметно скользит к нему, вкладывает в руку свёрнутую банкноту.

– За вашу скромность, доктор.

Гросс прячет деньги, не меняясь в лице.

– Официально – сердечный приступ. Похороны организуете?

– Разумеется.

Анастасия стоит, не двигаясь. Голос доктора… Он звучит так знакомо. Где-то в глубине памяти всплывает:

– Отвезите её в дом Леруа. Пусть научится жить по-новому.

Это он отдавал приказ кучеру в ту ночь, когда её привезли сюда. Но сейчас его взгляд скользит по ней без узнавания – просто ещё одна девушка, просто ещё одна смерть.

Доктор уходит. Мадам Леруа поворачивается к Анастасии – её глаза горят.

– Теперь, дорогая, поговорим о твоём будущем.

За окном ветер шевелит петлю, в которой ещё минуту назад билось живое сердце.

На следующий день дверь с треском распахнулась, в благоухающий коридор дома ворвался запах снега, конского пота и дешёвого табака. Полицмейстер, краснолицый от мороза и злости, тяжёлой поступью ввалился в прихожую, размахивая бумагой с печатью.

– Всё обыщем! Каждый сундук, каждую подушку!

Его грубый голос разнёсся по дому, заставив девушек наверху испуганно притихнуть. Но мадам Леруа лишь подняла брови, неспешно выйдя из гостиной. В её руках – чёрный веер, прикрывающий лёгкую улыбку.

– Какой неподходящий момент, мсье, – её голос звучал сладко, как прокисший мёд. – Вы видите?

Она плавным жестом указала на гроб, стоящий в центре зала. В нём лежала Мари – бледная, почти прозрачная, с неестественно аккуратно сложенными руками на груди. Свечи вокруг бросали дрожащие тени на её лицо, делая его то живым, то уже тронутым смертью.

– Через полчаса мы должны проводить бедняжку в последний путь. Неужели вы хотите перевернуть весь дом прямо сейчас?

Полицмейстер заколебался. Его взгляд скользнул по гробу, потом по девушкам, столпившимся на лестнице – все в чёрном, с красными от слёз глазами. Но мадам Леруа уже сделала шаг ближе, и её веер на мгновение раскрылся – ровно настолько, чтобы мелькнул уголок письма.

– Хотя… если вам так уж необходимо…

Она наклонилась, будто поправляя складку на покрывале гроба, и письмо случайно выпало из складок её траурной юбки. Полицмейстер поднял его – и лицо его стало серым.

– Это…

– О, не обращайте внимания. Просто старые бумаги.

Но он уже читал. Читал и понимал – в его руках список, где одно неосторожное слово могло поставить крест на карьере. Или жизни.

Мадам Леруа вздохнула.

– Странно, правда? Как случайно в таких списках могут оказаться даже имена тех, кто… ну, вы понимаете.