– Понял! – поспешно выдохнул Лёвкин, но это не спасло его от еще одного удара в живот.

– Где ты взял это? – Лёвкину показали одну монетку.

– У одного знакомого.

– Как зовут знакомого, адрес, телефон?

Лёвкин быстро отвечал, опасаясь хоть раз ошибиться. Все его ответы записывались на диктофон.

– Сколько ты продал монет?

– Одну.

– За сколько?

– Семь тысяч долларов.

– Кому?

Лёвкин на секунду задумался. Он, конечно же, знал, кому продал первую монетку, но раскрывать своего клиента, достаточно серьезного человека, он не хотел.

– Кому?!

– Я не знаю, – обреченно сказал он. – Я продавал через посредников…

В следующую секунду, еще не поняв что произошло, он почувствовал резкую, острую боль и одновременно с этим, провалившись всем нутром в ледяную бездну первобытного ужаса, увидел у себя перед носом собственное ухо. Маленькое, сморщенное, окровавленное и жалкое. По спине противно и страшно потекло что-то теплое.

– Я тебя предупреждал, – цепкие пальцы схватили его за лицо, пытаясь разжать челюсти. Лёвкин, обезумев от боли и страха, догадался, что сейчас за этим последует и тоненько, словно кабанчик на бойне, завизжал. Тут же на него обрушился град ударов. Он вместе со стулом повалился на пол, сильно ударившись о стертый паркет и так уже разбитым лицом. Удары продолжали сыпаться на него со всех сторон, по голове, по лицу, по спине, по ребрам, между ног; били толково, со знанием дела, специально выбирая самые болезненные места. Избиение продолжалось недолго, но для Лёвкина этот коротенький, до предела заполненный болью, промежуток времени показался целой вечностью. И еще он никак не мог поверить в происходящее, вернее, его скомканный, смятенный рассудок отказывался принять эту реальность – неужели это правда, а не дурной сон? Неужели это все происходит с ним, с Лёвкиным? И как вообще такое возможно, что его, немолодого уже, убеленного сединами человека, с плохим сердцем и вообще неважным здоровьем, так бьют?! Вся его предыдущая жизнь гарантировала, что такого быть не может, просто потому что не может, но оказалось, что может, очень даже может.

В конце концов он не выдержал; вернее, не выдержал его действительно слабый организм.

– Ах ты засранец, – услышал он над собой радостный смех – Такой большой дядя и обделался!

Его оставили в покое. Тоненько запищал сотовый телефон и кто-то быстро пробормотал фамилию и адрес Соломатина. Рядом с собой, на полу, Лёвкин увидел свое ухо, растоптанное, раздавленное и превратившееся в противную кожистую лепешку с неправильными краями. Как те самые монетки…

От боли, от стыда, от бессилия и безысходности Лёвкин заплакал. Сначала тихо, а затем все громче и громче, понимая, что теперь стесняться нечего и некого. Все кончено, так и не успев толком начаться.

– Молчать! – прикрикнули на него, но он уже ничего не слышал. Когда его опять начали бить, он уже не пытался хоть как-то увернуться или защититься – единственным его желанием было поскорее дождаться того самого удара, который поставит на этом кошмаре точку. Но вместо этого, внезапно, откуда-то извне, из другого измерения, из другой жизни донесся легкий шорох вставляемого в дверной замок ключа. Слабая искорка надежды вспыхнула в охваченном мраком сознании Лёвкина, на секунду вернув его к жизни.

– Кто это? – его быстро перевернули на спину.

– Я не знаю, – с трудом сказал он, давясь кровью, соплями и слезами.

– Кто это может быть?

– Наверное, хозяин квартиры, – Лёвкин вспомнил тихого, безобидного алкаша.

Входная дверь осторожно скрипнула и тут же послышалась какая-то суетливая возня: глухие удары, растерянный мат, приглушенный стон, один из мучителей метнулся обратно в комнату, схватил со стола «вальтер» Лёвкина и подушку с кровати. Сухо, словно переламываемая ветка, щелкнул выстрел, и все стихло. В комнату, за ноги, втащили безжизненно обмякшее тело хозяина-алкаша и бросили его у противоположной стены. Дымящуюся подушку бросили на окровавленное, изуродованное выстрелом лицо.