Как ни странно, дело против него не завели – единственный случай, когда афганское прошлое хоть как-то помогло ему.

Дед пытался образумить внука, даже нашел ему какую-то тихую, непыльную работу, но Потапов, уже обидевшись на весь мир, даже не стал его слушать.

– Я боевой офицер! – еле стоя на ногах, кричал он в лицо деду. – Я кровь проливал!

Дед, всячески успокаивая его, объяснял, что так у нас исстари повелось: не любит Родина-мать своих детей, не нужны они ей. Она их сначала пользует, а затем выбрасывает. Как презерватив.

Это злило Потапова еще больше: несмотря на всю несправедливость, на всё то скотство, что ему выпало пережить, он по-прежнему считал себя патриотом и дедовы слова о Родине были ему неприятны.

– Не страна плохая! – продолжал орать он. – Люди сволочи!

– Какие люди, такая страна, Андрюша, – мягко не соглашался с ним дед.

– Что же, и я, по-твоему, сволочь?!

На этом общение заканчивалось. Разъяренный Потапов убегал на улицу, после чего, нередко, оказывался в вытрезвитель, избитый и лишившийся тех последних копеек, что у него были.

За эти несколько лет кем он только не работал: и сторожем, и грузчиком, и курьером, один раз, через знакомых «афганцев» чуть было не устроился охранником в бар, но работодатели, едва посмотрев на него, даже не стали с ним говорить.

Одно время Потапов жил на чьей-то заброшенной даче, в компании таких же, как и он опустившихся алкашей. Выпивка и бесхитростный секс со случайными, забредающими к ним на огонек местными, такими же спившимися бабами, были единственным развлечением.

А потом дача сгорела. Прибывшие пожарные, разгребая завалы из дымящихся, обугленных бревен наткнулись на два сильно обгоревших трупа. Расследование было недолгим, вернее его вовсе не было: тех алкашей, кто по наивности решил давать показания, быстро забрали в милицию, после чего они «чистосердечно» признались в умышленном поджоге. Обычная история: одним благодарность и награды, другим несколько лет на мордовских «курортах». Потапов, не желая испытывать судьбу и становиться «стрелочником», счел за благо поскорее вернуться в Москву.

Со временем он, правда, сумел взять себя в руки и, хотя, приличной работы так и нашел, пить почти бросил.

Старые знакомые подкидывали ему изредка кое-какую работенку; то в строительной бригаде, то разлив водки в подпольном цеху, то еще что-нибудь такое же нехитрое. Тех небольших, заработанных денег, плюс мизерная пенсия, хватало ему, чтобы влачить жалкое полуголодное существование. Сколько бы еще это продолжалось – неизвестно. Но, как это часто бывает, в один прекрасный день, все в жизни может резко измениться.

После разговора с дедом, а особенно после переговоров Соломатина с Лёвкиным, Потапов понял, что этот день настал. И день этот – действительно прекрасный.

* * *

– Чего такой кислый? – Чернов столкнулся в коридоре с майором Ковалёвым, своим старинным, еще с Афгана, другом.

– Кислый? – переспросил Ковалёв, – а ты чего такой веселый? Или ты здесь остаешься?

– Где это здесь?

– Здесь, значит здесь.

– А ты что, куда-то уезжаешь?

– Да ты, Паша, с Луны что-ли свалился?! Про командировку ничего не слышал?

– Про командировку? – сразу насторожился Чернов. – Нет, а что?

– Ну ты, Паша, даешь! – Ковалёв презрительно хмыкнул. – Весь полк уже знает, а ты, как обычно, спишь на ходу. Двадцать шестого отбываем. Наводить конституционный, мать его, порядок.

– Как? – растерялся Чернов, – опять?!

– Не опять, а снова. Бывай. – Ковалёв сунул ему свою сухонькую ладошку и быстро удалился, оставив Чернова в полнейшем замешательстве. Да и ладно бы в замешательстве, но тяжелые, муторные воспоминания моментально навалились на него давящими глыбами, отчего он быстро рванул на улицу, судорожно шаря в пустой пачке сигарет…