Чернов искренне надеялся что ничего подобного в его жизни больше не повторится: за все свои грехи, если они вообще могут быть у солдата, он расплатился сполна. Но, получается, он ошибался. Ничего не кончилось. Все только начинается.

В тот день, обуреваемый мрачными мыслями и нехорошими предчувствиями, он и не подозревал, насколько он был близок к истине – все действительно только начиналось.

* * *

– Короче, смотри сюда, – дед был строг и раздражителен. Его палец не спеша ползал по вчерашней старинной карте. Потапов, похожий на великовозрастного школьника, затаив дыхание, смотрел за дедовским пальцем, словно за учительской указкой.

– Большая часть Китежа под водой, – продолжал дед. – Летом озеро сильно высыхает, но не настолько сильно, чтобы там копать. Там, где ты начнешь искать – сплошной лес; деревья, корни, в общем, намаешься. Вот, – дед бросил на стол несколько цветных фотографий. – Я это снял восемь лет назад.

На фотографиях был запечатлена красивая осень.

Деревья, с пышными, но уже тронутыми желтизной кронами, пронзительно-глубокое синее небо, какое бывает только осенью, редкие белесые, словно комки хлопка, облака, повисшие на головокружительной высоте и, вдалеке, чуть проглядывая меж деревьев, еле уловимый, тревожный блеск большой воды. На некоторых деревьях Потапов разглядел какие-то странные метки; не то цифры, не то иероглифы.

– А это что? – спросил он.

– А это чтобы ты не заблудился, – дед впервые за весь день усмехнулся.

– Ориентиры?

– Верно, ориентиры. Но не просто ориентиры, а мои ориентиры, – эту фразу дед произнес с такой важностью, что Потапов не выдержал и рассмеялся.

– Смейся, смейся, – улыбнулся дед. – Без них ты хрен чего найдешь.

Ориентиры состояли из дробных чисел. Четные дробные числа следовало умножать друг на друга, нечетные делить. И в том и в другом случае получалась цифра, соответствующая количеству шагов до следующего дерева-ориентира.

– Четные числа – шагай направо, нечетные – налево, – объяснил дед.

– Хитро ты придумал, – Потапов открыл блокнот и хотел записать расшифровку, но дед решительно воспротивился:

– Никаких записей! Бумага, она кого хочешь продаст. Все запоминай, как таблицу умножения.

На других фотографиях от осени не осталось и следа. Деревья поскучнели, листвы на них практически не осталось, а пронзительно-голубой свод неба превратился в низко натянутое серое, да к тому же еще и мокрое полотно. Помимо этих изменений появилось еще одно, самое существенное: извилистая, глубокая траншея, уползающая в сторону озера. На мокром бруствере лежали заляпанные грязью лопата, болотные сапоги, самодельная лестница и разложенные на траве грязные непонятные предметы. Потом, по мере очистки, предметы оформились в содержимое дедовского чемоданчика – оклад и монетки.

– Ближе к озеру, на полутора метрах уже вода выступает, – дед с легкой грустью взглянул на фотографии. – Так что пришлось заканчивать. А там и дожди начались.

– Траншея цела? – спросил Потапов.

– Цела. Я ее зарывать не стал, так что ты легко ее найдешь.

Дальше палец деда заметался по карте, чертя невидимые пунктиры маршрутов, перепрыгивая на десятки километров, переходя вброд синие прожилки рек и внезапно остановился на темно-синей, крупной кляксе под названием Светлояръ.

– Все почему-то думают, что Китеж находится именно здесь, – дед усмехнулся одними уголками губ. – Лет триста туда богомольцы со всей России приходили. Кто-то даже сам город, якобы в воде видел. Но Китежа там нет и никогда не было.

Палец деда медленно двинулся дальше и остановился в совершенно неожиданном месте, рядом с тонкой синей прожилкой Керженца.