Но как-то встретились, стали жить дальше.

Идиллия закончилась, когда его старший сын избил его на каком-то сельском празднике, с избытком самогона, разумеется…

Умер он не от побоев, а от унижения: сын не может, не имеет права поднимать руку на отца, каким бы тот ни был (я это точно знаю, что бы там ни говорили врачи).

На поминки сошлась вся округа… все понимали, что ушёл человек!

Больше того: ушло что-то содержательное… если не сердце края, то какой-то очень чувствительный нерв края. Все ощущали потерю.

Вспоминая о нём, я невольно прихожу к мысли об архетипах Юнга, хотя я именно Карла Юнга вовсе не читал (я уже упоминал об этом, просто понятие архетип связано с этим именем). Что-то устойчивое, сохраняющееся в человечестве во все времена.

Отношения племянник – дядя по материнской линии.

Я к нему относился теплее, чем к отцу.

Он ко мне относился теплее, чем к собственным детям.

Это было даже причиной некоторой ревности со стороны его жены, хотя и она ко мне относилась очень хорошо.

Пытаясь его охарактеризовать одним словом, я не нахожу слова более подходящего, чем – яркий.

Во всём – яркий, заметный.

Заканчивал четвёртый класс – началась война.

Начался голод, он занялся коммерцией – в Торжке закупал муку, привозил домой, мать (моя будущая бабушка) пекла лепёшки, он их отвозил в Торжок, там продавал, на вырученные деньги закупал муку и привозил домой… и так всю войну.

Пока шла война – он взрослел.

«У меня вот такой тесак был, – показывал, – если что, я не задумывался, меня побаивались… у меня своё место торговое было».

По призыву в армию он уходил уже как моторист-тракторист, причём уже женатый, уже почти отец (сын родился, когда он на танке утюжил льды в Заполярье и плясал в армейской самодеятельности).

После дембеля устроился мотористом в мехколонну, но надо было решать вопрос с жильём.

Пошёл плотничать и там начал выпивать.

«На первый венец – литр, – объяснял, – так положено, иначе дом стоять не будет».

Лиха беда начало.

И скоро уже весь край слушал его вечернюю песню «По диким степям Забайкалья…»

Но дом себе он построил, я как умел помогал, научился держать топор в руках, пилу и прочее.

О том, каков это был человек, можно судить по одному случаю, почти анекдотичному.

Было так.

Он тогда работал в каком-то цехе на целлюлозно-бумажном комбинате, занимавшем обширную территорию, обнесённую забором из колючей проволоки.

Проходная комбината и край посёлка, где был дядюшкин дом, были разделены всей территорий комбината, то есть чтобы добраться до проходной, нужно было обойти всю, считай, территорию.

Ну, немец какой-нибудь так бы и поступил, но мой дядюшка не был немец, и потому в заборе из колючей проволоки проделал удобный для себя лаз и до работы добирался кратчайшим маршрутом.

А дальше – наложение обстоятельств.

Во-первых, получку задержали, выдавать стали только к концу дня.

Померанцевую к тому времени уже расхватали, пришлось брать кориандровую, что классом пониже. Правда, хлебушек ещё оставался, и тюлька солёненькая ещё была, не всю расхватали.

Одну бутылку выпили сразу и разошлись, чинно-культурно.

С получкой, чинно-культурно, в самом хорошем расположении.

У дядюшки буханка хлеба под мышкой, в руке кулёк с рыбкой тюлькой, в другой – открытая бутылка с кориандровой.

Курс – строго по известному маршруту, к своему лазу.

В сущности, на автопилоте.

И вот тут – сюрприз.

Автопилот пришлось отключить и включить все возможные интеллектуальные ресурсы.

Доступ к лазу преграждает большая собака-овчарка.

Тут сделаем паузу… она и в самом деле возникла, немая сцена.