Ты – и Бог, Творец, Создатель, Вседержитель.

Больше никого, только вы двое.

(Становится понятно, почему раньше моряки были самыми набожными людьми.)

Управившись с удочками, Хемингуэй снова спускается к шкафчику и возвращается уже со стаканом в одной руке и бутылкой в другой.

– Идём на Гольфстрим.

Там крупный тунец, там…

Вы читали «Старик и море»?

Зря. Почитайте, вещь стоит того. Нобелевскую премию так просто не дают.

И марлин – это тоже вещь, надо сказать.

Всё. Релаксация. «Два в одном».

«Здорово я всё-таки это открыл – два в одном», – думает Хемингуэй.

Лодка движется к Гольфстриму, над ней – чайки.

При чём тут Хемингуэй?

Как же – тоже моя любовь.

Моё сердце, оказывается, любвеобильно, и это при том, что человек я злой.

Да, любовь.

Очерёдность такая: сперва – Джек Лондон. Сильная вещь, рекомендую.

Потом – Максим Горький. Тоже сильно, тоже рекомендую.

Потом двое боролись за моё сердце, и оба победили – Александр Грин и Александр Куприн (обоих рекомендую).

Потом Паустовский. Тут я крупно залетел. Всё, начиная с «Романтиков»… «Блистающие облака», «Повесть о лесах», «Повесть о золотой розе», «Повесть о жизни»… я несколько раз прочёл его шеститомник.

А когда я случайно прочёл «Фиесту» и узнал таким образом что есть такой американский писатель Хемингуэй – я понял, что залетел ещё круче, чем с Константином Георгиевичем.

Почему? Не знаю. Любовь… «любовь как пташка…» Возникает из ничего. Из всего нажитого опыта жизни.

(Ну вот Кармен – да?)

В эпиграфе «Фиесты» цитата из Екклезиаста: «И восходит солнце, и заходит солнце…» (тогда я впервые услышал эти слова и в них тоже влюбился).

Да, тут какая-то магия. Всем рекомендую, высочайшая, мощнейшая поэзия.

Хемингуэй был мастером эпиграфов.

«Килиманджаро – покрытый вечными снегами горный массив, высотой в 19710 футов, как говорят, высшая точка Африки. Племя масаи называет его западный пик „Нгайэ-Нгайя“, что значит „Дом бога“. Почти у самой вершины западного пика лежит иссохший труп леопарда. Что понадобилось леопарду на такой высоте, никто объяснить не может».

Что это?

Это эпиграф к рассказу «Снега Килиманджаро», рассказу автобиографическому.

Я прочёл рассказ, эпиграф мне понравился больше, чем всё остальное.

Иссохший труп леопарда меня заворожил… заколдовал на всю оставшуюся жизнь.

«Вот как надо писать», – подумал я тогда…

Отвлекусь, тема очень уж занимательная.

Когда Паустовский стал уже старенький, сильно стала досаждать и отравлять жизнь привычка много курить, и он стал чувствовать себя плохо и терял способность работать самостоятельно, а не работать он не мог, его работа была его жизнь, и он, волнуясь и запинаясь, пытался диктовать очередное произведение своей жене, а она старалась записывать и боялась что-то пропустить, отстать…

Как-то вечером в дверь постучали, она дверь открыла, и в квартиру вошли несколько человек в штатском.

– Константин Георгиевич дома?

У неё подкосились ноги.

Она прекрасно знала – что это такое, когда вот так приходят.

Пыталась сообразить – за что? Может, Нобелевскую наконец дали?

Нет, тут такое дело…

Прошли в комнату, говорят Паустовскому – мягко, уважительно и даже со смущением.

На арест не похоже.

Тут такое дело.

Одна шикарная баба приехала из-за границы, чтобы тебя, старого мудака, увидеть. Так что собирайся быстренько, машина ждёт.

Паустовский ничего не понимает, внутри страх остаётся.

Его привозят в концертный зал и выводят на сцену, и к нему устремляется, да, действительно шикарная баба, не обманули, мерзавцы. Она подходит, высокая, стройная, светлая, красивая до изумления, в блестящем узком платье, берёт Константина Георгиевича за руку и опускается перед ним на колени.