– Что-то не хочется мне сегодня подтягиваться, – подвёл он итог своим имитациям.

И когда Банан из чувства долга подтянулся пару десятков раз, они двинули обратно.

– Мне нужна такая, – начал Пенфей давать попутный расклад, – чтобы и в хате прибрала, да, если что, маман помогла. Я, наверное, выберу Поликсену, – добавил он, предрешив её незамысловатую судьбу. – Она попроще, да и более расторопная.

– В моём представлении девушка должна выполнять чисто декоративные функции, – отвлеченно вздохнул Банан, – быть чем-то вроде украшения стола!

– Во-во! – усмехнулся Пенфей. – По-моему, на большее Кассандра и не способна.

– Ну, тогда я помогу тебе в твоём нелёгком деле, – усмехнулся Банан, – подхвачу отрикошетившую. Чтобы сублимировать на себя инерцию чувств жертвы. И она не создавала вам проблем, пытаясь совать палки в колеса вашего экипажа любви.

В комнате Поликсена и Кассандра безответно пытались развести Аякса на разговор. Но тот поражал их глубиной величественного молчания.

Девушкам, вероятно, нравилась его беззащитность, и они раскалили своими каверзными подстёжками его эмоционально робкую натуру до стыдливого румянца на блескучих щеках. И когда в комнату ввалились Банан и Пенфей, Аякс, сидя уже на диване, вцепился в них глазами, как кандидат в утопленники в оранжевую сушку.

Те, словно муть, осели на стульчиках и взялись за сигареты.

Магнитофон продолжал нести пургу.

– Трагедия курильщиков не в том, что они курят. И даже не в том, что не могут бросить! – изрёк Банан, затягиваясь сигаретой в удивлённо раздавшейся, чтобы дать место его объёмной фразе, тишине. – А в том, что они курят свой паршивый дешёвый табак. – И рекламно кинул белоснежный фильтр в раскрытую пасть окна. Наблюдая, как та жадно проглотила окурок.

– Понты, понты, понты! У тебя одни понты! Ты, ведь, весь из понтов состоишь, как мозаика! – вдруг разродился Аякс в муках стебалова, пытаясь компенсироваться. И ощерился с чувством честно отработанного превосходства.

– Это всё же лучше, чем быть таким же беспонтовым зомби, как ты! – усмехнулся Банан. И хлопнув эдакой дверью, вышел из разговора в полутьму сырого закулисья.

– Ну, что, Пенфей? – спросила Поликсена.

И трио вновь сошло со сцены.

Чуть погодя, в комнату, крякнув дверью, вплыла Кассандра и задумчиво осела в кресле.

– Ну, что с тобой? – участливо спросил Банан, поняв поворот событий в свою сторону. И развернул свой стульчик напротив отстранённой Кассандры. – Что с тобой сегодня? Почему ты такая холодная?

– Нет, Я не холодная, просто… – ответила та расстроено-печальным голосом. И не смогла продолжить.

– Я назову тебя «день грусти»! – улыбнулся Банан.

Тут, издав простуженной дверью наждачный звук, в комнату впорхнула счастливейшая Поликсена, раздавая на ходу корки апельсиновых улыбок. За ней проник уставший от ласк Пенфей. Поликсена прыгнула в кресло, а Пенфей осел на стульчике напротив неё.

– Давай с тобой поговорим! – возбужденно напала она на Банана, извергая оранжевый смех, – ты уматно говоришь.

– Да о чём мне с тобой говорить? – растерялся Банан. – С тобой ведь серьезно-то и не поговоришь. Придётся опять врать. А это несерьезно!

И в воздухе опять заплясали смехотворно оранжевые бабочки.

– Да, все мы немного вруны, – признался Банан. – Ведь слово – это, прежде всего, массажная расческа воображения, и только потом уже всё, что о слове наврали в три короба! – извергал он, вытаскивая из своего макулатурного сознания словесные изобретения, перебродившие в его голове в собственном соку. – Кстати, ты уже заметила, что только вруны и говорят правду? Остальные либо несут всякую чушь, – и Банан театрально покосился по сторонам, – либо, вообще, молчат. Они и обмануть-то, как следует, не сумеют, если будет нужно. Не говоря уже о чём-то серьёзном!