От знания, что сатир — огромный, красивый и опасный — стоит позади, возбуждение разгонялось почтовой каретой.

— Хорошо, если ты меняешь… меняешь рог на удовольствие…то я согласна. Я… можно… и… Ооооуу…

Элли опять прижалась к пальцам и окончательно потеряла дар речи.

На щеки плеснуло краской стыда, но это видели только муравьи.

— Хммм…

Теперь в голосе сатира однозначно слышалось предвкушение. И самое забавное, что Элли его разделяла.

8. 8.

Вчера Крэю исполнилось триста. Хорошее число. Значимое.

Вроде и не юнец прыщавый, но и не развалина. Самое то, что надо.

Сила еще вовсю играет в мышцах, голова ясная, а вот на приключения уже не тянет.

Лень.

Да и зачем? Отвоевал свое. Откусил у соперника большую часть леса. Дракона, который попытался отжать территорию — выгнал. Вон, до сих пор чешуя вокруг камина разложена.

Праздновать день рождения он не стал. А смысл? Что в мире изменилось от того, что триста лет назад маленький сатир посмотрел на мир, а мир посмотрел на него? Ничего не изменилось. Значит, и отмечать нечего. Пустое.

Да и кого позвать на праздник? Медведя или могильную хтонь?

Медведь, конечно, придет. Он Крэя любит.

Будет лежать клубком у очага и урчать, а еще, опираясь на мохнатый бок, удобно вырезать из дерева. Натрясет на пол клещей и шерсти. Выметай за ним после.

Потом сожрет все, до чего дотянется, а ночью еще и в погреб проникнет — кадушку с капустой разорять. Вот вроде нормальная зверюга за мясом должна лезть, а этот ненормальный до капусты. А капусту Крэй и сам любит. Жаль, ее редко на алтарь приносят в жертву. Все время норовят то зайца дохлого несвежего подложить, то перепелку, которая от старости клюв склеила. Охотнички…

Могильная хтонь тоже придет. Как гость она нетребовательна — не ест вообще. Но будет радостно сосать магию, пока не разбухнет до неприличных размеров. Потом та еще история ее обратно в склеп запихнуть — крышка у саркофага не закрывается. Да и сейчас в древних могильниках слишком топко, ливень недавно был, а там низина.

Больше соседей у Крэя не было. Второй сатир жил за овражным разломом — милях в десяти севернее. Друг другу не мешались, но и не враждовали.

Охотники из ближайших деревень предпочитали огибать владения Крэя по широкой дуге и зверя били на опушках или подальше к горам. А после того, как Крэй подвесил над алтарем троих браконьеров, что забили медведицу с медвежатами — дуга стала еще шире. Уж больно за нежное место подвесил.

Крэю не нравились люди в целом, без разбора. Они были шумные, вели себя хуже бурундуков и убивали все, к чему прикасались. Когда-то давно, когда трава была зеленее, а местные бароны глупее, один из них решил проучить сатира и явился требовать признать его господином.

Грозный. В броне. Сотню всадников притащил. В лес. Угу.

Грязно тогда было, хоть и смешно.

Крэй аж прижмурил янтарно-желтые глаза, вспоминая. Скрежет сминаемого голыми руками доспеха, вопли и крики, ржание коней. Весело было. Не скучно.

С тех пор у Крэя алтарь и появился. А за ним, на сучьях и ветках, расположился барон со своими людьми. Сейчас-то, понятно, все погнило, попадало и в землю ушло, но с пяток лет глаз радовало. И магию внутри прибавляло.

Зато на лугу рядом до сих пор табун ходит. Лошадки, ясное дело, измельчали, но зато размножились. Сейчас сотни две голов, наверно. Хороший табун получился. Не зря барон приходил.

Крэй жил очень давно. И от жизни сюрпризов не ждал. Будет — и хорошо. Не будет — и так проживет.

Жизнь, она долгая, всякое случается: может, грозу стихийно-магическую принесет, может, пожар лесной, может, еще что. Чему тут удивляться?