Канал имени Москвы. Том 2 Роман Канушкин

– Что это значит?

Человек оторвал взгляд от страницы, пламя свечи чуть дрогнуло. Потом тишина стала вязкой, как и этот воздух вокруг, а огоньки свечей, теперь ровные, показались почему-то липкими. Но…

Рука человека все еще касалась Книги.

– Лабиринт может быть разрушен?! – хрипло выдохнул он. И замолчал, словно испугавшись произнесенного святотатства. Отвел от манускрипта старческие пальцы, на лбу выступила испарина, и пришлось откинуть к плечам капюшон, подбитый алым, как пользовали Возлюбленные братья.

Человек был настолько стар, что почти забыл звучание имени, какое носил в миру, среди гордых капитанов Пироговского моря, сотоварищи же давно обращались к нему брат Фекл. Только Книга была намного древнее, бесценной. Во многих местах бумага потемнела, покрылась лисьими пятнами и пропиталась сыростью, как при дурном хранении; некоторые листы слиплись (стоит отметить, в наиболее важных местах), склеились так, что требовалось немало труда отделить один от другого, не навредив Книге. Конечно, имелись и соскобы текста, и манускрипт явно расшивали, затем сшили заново. Только все это было неважно. Он впервые смог прочитать Книгу по-другому. «Деяния Озерных Святых». И главное, заключительную часть, вызвавшую в свое время немало споров и разночтений. Девять Святых Пироговского Озерного края возвестили о грядущем. Собственно говоря, всю заключительную часть можно рассматривать как корпус пророчеств. И… брат Фекл нашел ключ. Щека болезненно дернулась. Взгляд снова приковала к себе раскрытая страница, видимо, от напряжения перед глазами поплыло. Нашел тайный код, шифр, только…

– Как же так? – прошептал брат Фекл, хотя был в своей келье в полном одиночестве и единственным его собеседником оставался подобранный недавно на хозяйском дворе обители дымчатый котенок, забавляющийся сейчас игрой с собственным хвостом.

Шифр оказался настолько простой, настолько все время лежал на поверхности, прямо перед глазами, что становилось неясно, в чем, собственно, его тайна. Шифр не только находился в Книге, он и был самой Книгой, ее непреложным атрибутом, как гнев и благодать Господня, числами, из которых явился Священный текст и словно требовал: «Ну разгляди, прочти же меня наконец!» Прорезанная глубокими морщинами щека опять дернулась. Девять Святых оказались теми еще шутниками. Конечно, ведь что бы там ни утверждал брат Дамиан об их старчестве (благочинность, конечно же, необходима, и Возлюбленный Дамиан сто раз прав!), прежде всего они являлись капитанами Пироговского речного братства. Но тогда…

Стало зябко. Брат Фекл, не мигая, смотрел на манускрипт. Пальцы, чуть подрагивая, вернулись к раскрытым страницам и, будто задабривая, погладили их.

– Смысл всего меняется, – произнес брат Фекл. И вздрогнул. Нет, наверное, он не услышал эха в своей уединенной келье, но, казалось, сам этот липкий воздух ответил ему угрозой.

Отроки-послушники закончили уборку трапезной, выжали тряпки, обтерли руки нижними краями длинных фартуков, укрывших сутаны, и уселись передохнуть на приступке, разделившем залу пополам. Фартуки, взятые на кухне, были грязными и, стоит признать, достаточно зловонными в отличие от личных вещей послушников, содержащихся в чистоте, – гигиене в Озерной обители придавалось первостепенное значение. Длинные столы, пол, скамьи теперь также сверкали чистотой. Ох, уж сегодня Возлюбленные братья и позволили побаловать себя яблочным сидром перед теологическим диспутом, а кое-кто чем и покрепче не побрезговал. Так шумели, так разошлись в праведных спорах, что у отроков-послушников, заставших самый финал дискуссии, аж уши горели – как бы кого в ереси не уличили…

С кухни доносились монотонные звуки – натирали металлическую поверхность. Мальчики понимающе переглянулись.

– А Пухлый так и драит котлы, – важно заключил один, кивнул и весело добавил: – На камбузе.

– Ох, не говори так, – тут же одернул его другой. – Камбуз – это когда на лодке. А обитель – дом наш.

Мальчики благочинно замолчали, а потом все же не выдержали и оба весело прыснули. Но не громко, чтобы Пухлый не слышал. Дел еще, конечно, невпроворот, и пока все не закончат, сна не видать, но ему они помогать точно не станут. Стукач он, Пухлый, и все больше послушников прибавляли к его прозвищу слово «тухлый», причем ставили его впереди. Пухлый всегда возводил кляузу на мальчиков, да и делал это почти открыто, набивал «плюсы» перед старшими, и самое обидное, что у многих братьев-лекторов такое поведение встречало благосклонность. Но не у всех, к счастью. Вот и сегодня Тухлый-Пухлый настучал брату Феклу, что они брали плоскодонку и тайком на плотину плавали, – она ж северным концом-то в Пустые земли уходит, как не посмотреть? Наказание было суровым, и розог не избежали, и, видимо, не спать теперь мальчикам до утренней зари. Но и Пухлому брат Фекл трудовую повинность определил. За донос! Причем самую тяжелую: в одиночку все котлы перечистить.

– Говорят, завтра брат Дамиан прибывает, – как бы невзначай упомянул мальчик, вспомнивший о камбузе.

– Возлюбленный брат Дамиан – Светоч Озерной обители, – последовал зазубренный ответ. Но царившая в воздухе хоть и деловитая, но веселая атмосфера словно чуть потяжелела.

Первый мальчик вздохнул, искоса глядя на товарища. Потер друг о дружку усталые руки и очень тихо сказал:

– Как думаешь, если бы на его месте был брат Фекл, все было бы по-другому?

На этот раз ответа не последовало. Но воздух будто бы еще налился тяжестью. А потом оба мальчика вздрогнули и побледнели. Потому что где-то далеко, во тьме, таящейся за окнами, завыли псы Пустых земель.

Но сюда псам не добраться. Обитель защищена надежней, чем само Пирогово, и к ней не пробраться никаким врагам. И сама обитель, и некоторые уединенные затворнические кельи возведены на сваях посреди огромного Акуловского озера (самое большое в цепи водохранилищ, его еще зовут Учинским или Уч-морем), и широкая водная гладь является лучшей защитой. А от непрошеных гостей из числа лихих людишек стерегут капитаны.

Укрытая ночью, лодка бесшумно коснулась носом сваи. Лишь плеск – как будто из воды, посеребрив брюхо в лунном свете, выпрыгнула рыба. Возможно, так оно и было – те, кто находился в лодке, умели не производить лишних звуков. Две фигуры незаметно проскользнули на плот, служивший плавучим причалом; вой, пришедший из тьмы, застал их уже внутри обители.

…Девять печатей будут сорваны, когда армии Разделенных придут с севера: Четыре пса возвестят конец с восходом, Две смерти и Три вечерние зари, которые переживут немногие…

Перед глазами снова поплыло – этот нестерпимый сладковато-грибной запах сырости. А может, все дело просто в возрасте, и древние кости промерзли настолько, что их уже ничем не отогреть. Брат Фекл снова накинул капюшон, подумал: «Возраст не возраст, но бумага-то отсырела! Разве ж допустимо подобное обращение с таким бесценным сокровищем?» И хоть с манускрипта было сделано бесчисленное количество списков, подлинника сохранилось только два: этот и в личном пользовании брата Дамиана. А что до копий, так что ж с писаришек взять-то? Отроки больше о каллиграфии думают, а не о сути и часто путают порядок слов, то ли по неряшливости и отсутствию должного усердия, то ли… потому что списывали с более ранних копий, куда уже прокрались ошибки, меняя слова местами. И вот в этой небрежности как раз таки и затаилось большое зло: по глубокому убеждению брата Фекла, не только сакральные числа (о чем уже давно никто из братьев не спорил), но и порядок слов являлся сутью и содержанием Книги, таинством «Деяний Озерных Святых». Да и самих их было Девять, как и Священных печатей…

Озноб прошелся по телу, и пришлось сильнее закутаться. Действительно, возраст: на лбу-то испарина, а в сердце холод. Сегодня впервые с этим самым мутным холодом внутри брат Фекл подумал, что, возможно, дело не в небрежности и отсутствии должного усердия и порядок слов перепутали намеренно. Еще давно, когда списывали первые копии, ведь бесценные подлинники не давали в руки даже Посвященным, лишь самый ближний круг… Это, конечно, возмутительная ересь со стороны брата Фекла – усомниться в благочинности деяний Возлюбленных и усмотреть какой-либо злой умысел, тем более что ошибочки незначительны, так, мелкие детальки, но…

Старый монах дернул головой, и ему пришлось зажмуриться: только что манускрипт перед его глазами раздвоился и соединился вновь. Брат Фекл отклонился к стене и тяжело задышал – стар он стал для ночных бдений. Но прилив дурноты вроде бы отступил.

«Разделенные грянут с севера, из-за Темных шлюзов и Пустых земель», – произнес брат Фекл одними губами.

«О чем это я? – подумал брат Фекл. – Зачем повторять всем известные азбучные истины, что лекторы-монахи вбивают в юные головы послушников?!»

Но его глаза сами отыскали в раскрытой странице знакомый абзац. А потом взгляд переместился на кусок бумаги, где он делал свои пометки.

Потому что числа, вот зачем! Числа. Только он использовал их по-другому, – брат Фекл все еще не мог прийти в себя от совершаемой ереси, – использовал необычным способом. Он позволил себе кое-что. Предположение. Что помимо сакрального цифры-числа имели еще кое-какой смысл. Результат его ужаснул, видимо и вызвав этот прилив дурноты. Вместо всем известного канонического стиха о том, что грядет, когда придут полчища Разделенных: «…И тогда посреди Пустых земель станет невозможно дышать», – фразы, которую только что почти безмолвно произнесли его губы, он смог прочитать кое-что иное. Новое и совсем другое.