Но исцеление шло неровно. Как шрамы на коже остаются после глубокой раны, так и в лесу оставались места, где болезнь, казалось, пустила слишком глубокие корни или где сама ткань мира истончилась и прохудилась после недавних потрясений.

Сегодня она забрела в одну из таких «больных» зон. Место, где еще недавно шумел молодой березняк, теперь выглядело… неправильным. Тишина здесь была не умиротворяющей, а звенящей, давящей на уши. Деревья стояли искривленными, с ветвями, вывернутыми под неестественными углами, словно в беззвучном крике. Под ногами хрустела не сухая листва, а серая, безжизненная труха, пахнущая плесенью и чем-то еще – слабым, едва уловимым запахом озона после грозы и металла.

Жива остановилась, прислушиваясь не ушами, а всем своим существом. Она знала духов, обитавших в этом березняке – легких, игривых, похожих на солнечные блики. Она позвала их мысленно, протянув руку к стволу самой кривой березы. Ответа не последовало. Лишь по коре пробежала мелкая дрожь, и Живе показалось, что она слышит невнятный, испуганный шепот, обрывки слов: «…глядит… слушает… дыры…»

Она шагнула глубже, и воздух стал плотнее, словно вода. Краски потускнели, свет сделался вязким. У небольшого, затянутого ряской болотца, где обычно дремали сонные водяные духи, теперь клубился мутный туман, хотя день был ясным. Когда Жива приблизилась, туман зашевелился, из него высунулась тонкая, бледная рука, поманила ее и тут же растворилась. С другого берега донесся смешок – сухой, трескучий, не похожий ни на один из знакомых ей лесных звуков.

Это было странно. Пугающе. И совершенно не похоже на то, что она чувствовала раньше, во времена Морока. Его присутствие было тяжелым, гнетущим, полным целенаправленной злобы и желания поглотить, подчинить. Это же… это ощущалось иначе. Хаотично. Словно сквозь тонкую ткань реальности просачивались случайные сквозняки из совершенно иного места. Не было единой воли, направляющей искажения. Были лишь… отголоски, фрагменты чуждой сущности, которые цеплялись за ослабленные места мира, искажая их по своему образу и подобию, но без явной цели. Не-Мороково присутствие. Что-то другое, незнакомое, возможно, не менее опасное в своей непредсказуемости.

Жива отступила из больной зоны, чувствуя, как легкие снова наполняются чистым лесным воздухом. Она посмотрела на свои руки – они слегка дрожали. Победа далась дорогой ценой, и, похоже, открыла двери не только для исцеления, но и для новых, неведомых теней. Лес оживал, но равновесие было хрупким, как первый ледок на осенней луже. И она, Жива, должна была понять природу этой новой угрозы, пока она не расползлась по всему ее дому.

Часть 4

Столица княжества жила в лихорадочном, сдержанном напряжении. Следы недавних битв и хаоса еще виднелись на стенах и мостовых, но главная битва теперь шла не на улицах, а в палатах и залах власти. Князь Борислав был сломлен, его авторитет развеян как дым. В образовавшемся вакууме власти самой сильной и решительной фигурой оказался Святко, старший сын опального, но могучего богатырского рода, брат того самого Ратибора, что сыграл неясную роль в недавних событиях.

Святко, с его прямой, как меч, волей и тяжелым взглядом, правил жестко. Он занял княжий терем, окружил себя верной, закаленной в боях дружиной и принялся наводить порядок так, как понимал – силой. Заговоры пресекались на корню, непокорные бояре и воеводы либо склоняли головы, либо быстро лишались и земель, и голов. Он требовал ресурсов, людей, беспрекословного подчинения, ссылаясь на необходимость укрепить княжество после потрясений и защитить его от неведомых угроз, о которых туманно упоминали вернувшиеся из похода на Храм Зари воины.