(Дом преподавателей МГУ, любовь, праздники, детство, ХХ век)

Я сижу в шкафу, дверь неплотно прикрыта, и в щелку вижу детей. У всех новые игрушки, и никто не хочет со мной водиться. Мне жалко себя до слез.

(о себе)

Первый фильм, на который меня повели родители, назывался «На графских развалинах». По повести Аркадия Гайдара.

Мне было четыре года, я сидел, замерев, затаив дыхание, а ближе к концу спросил очень тихо:

– А где их мамы?

В нашем доме это фраза стала безумно популярна. И вопрос этот задавался много-много лет, по поводу и без повода, когда и происхождение его было почти совсем забыто.

И вот недавно я вновь посмотрел фильм по телевизору и сразу перечитал повесть. Фильм очень отличается от книги, причем есть вещи очень забавные.

В книге беспризорник ворует и убивает козла, а в фильме никакого козла нет и в помине, а ребята кормят беспризорника колбасой. Причем беспризорник не только ест эту колбасу без всякого удивления, но и кормит ею собаку по кличке Волк. В селе, сразу после Гражданской войны!

Но это не столь важно. В 57-м году можно было и не то наснимать.

Поразило меня совсем другое. Забыв и книжку, и фильм, я в пяти-шести местах твердо знал, что будет через секунду: а вот сейчас он полезет на стену, а потом упадет!

Ведь до того, как я начал смотреть, во мне жили лишь смутные образы: развалины, стрельба, конечно, гениальные злодеи – Сошальский и Новиков. И вот вновь, опять с замирающим сердцем, я смотрю, как беспризорник Дергач лезет по сгнившей оконной раме, и мне хочется крикнуть: «Осторожней, сейчас она упадет в болото!» И правда – падает.

А вот уголовник Хрящ – сейчас в него выстрелят, и он упадет со стены. Болотная жижа расступится, а затем мгновенно сомкнется над его головой.

Прошло столько лет, и чего только в жизни не было! А это, может быть, самое страшное впечатление дошкольного детства, оказывается, никуда не делось и живет во мне в образах: высоты, развалин, падающей рамы, болота и графа со шрамом через всю щеку.

(кино, Гайдар, детство, страх, о себе)

Уже очень поздно, наверное, – последняя маршрутка.

Я плюхаюсь на сиденье рядом с шофером.

Я счастлив, улыбка расплылась до ушей, и чувствую себя немножко глупо, но ничего не могу с собой поделать.

Интересно, что думают люди? Что случилось с этим бородатым седым мужчиной, почему он так сияет?

Тянусь за бумажником. И вдруг шофер, средних лет кавказец с крутыми плечами, трогает меня за руку:

– Не надо, брат! Потом как-нибудь отдашь!

Я выхожу на своей остановке, притрагиваюсь к его руке и говорю:

– Спасибо тебе, брат!

И мы, как заговорщики, смотрим друг на друга.

Улицы пусты, я бреду домой и дышу полной грудью:

– Я точно знаю – он все понял!

(любовь в родном городе)

В самом начале 60-х появились охотничьи спички. Они были толстые, до половины покрытые серой, и могли гореть очень долго, наверное, и под водой. Справа от кинотеатра «Прогресс» был сигаретный ларек, где эти спички продавали. В принципе, их не разрешалось продавать детям, но мы как-то умудрялись их покупать. Стоили они дорого, если не ошибаюсь, копеек десять. Где бы ты ее ни зажигал – в темном коридоре, в ванной, на черном ходе, в подвале – эффект от зажженной охотничьей спички был потрясающий. Но веселее всего она сгорала, шипя и кувыркаясь, в лифтовой шахте.

И вот как-то с другом Санькой мы запускали их вниз с десятого этажа в моем подъезде, наслаждаясь полетом и свистом. И все сложилось не очень удачно. Мы не заметили поднимающийся лифт, бросили сразу несколько спичек, и он мгновенно по бокам вспыхнул огромным пламенем.