Лифт пошел вниз, а мы в ужасе бросились вон из подъезда. Когда мы добежали до первого этажа, лифт уже тушили. Все двери были открыты, а по площадке метался мужчина в майке, то забегавший, то выпрыгивавший из своей квартиры с ведром воды. Походя, он отвесил мне подзатыльник, явно поняв, в чем было дело.

Мы добежали с испугу аж до 18-го дома, и через добрый час, крадучись, вернулись в свой двор. Пожар был успешно потушен. Я плохо знал семейство с первого этажа и ожидал увидеть милиционера и рыдающую мать. Но все было тихо. Только в подъезде сильно пахло горелым.

(Дом преподавателей МГУ, детство, друзья, ХХ век)

Я не раз в жизни боялся. У меня бывали очень тяжелые сны в детстве, я боялся страшных рассказов и людей.

Мне было лет двенадцать. С двумя приятелями мы мирно покуривали в подъезде нашего дома. Было уже темно, но не очень поздно. Двор было плохо освещен, и, тем не менее, мы заметили внизу, между нашим и 68-м домом, а там в это время был пустырь, мелькающие тени. Присмотревшись, мы увидели, что двое парней, явно значительно старше нас, избивают третьего, причем бьют его чем-то странным, какими-то сетками. Парень припадал на одну ногу, отступал по пустырю и чего-то бросал в ответ, а они как будто не хотели его добивать, а зачем-то тянули время. Двое избивали одного, причем, били неправильно, чем-то страшным.

И нас троих, уже не таких маленьких парней, вдруг обуял ужас. Мы смотрели на эту сцену до той поры, пока тьму двора не осветили фары скорой помощи.

Во дворе уже собрался народ. Из тьмы выскочил наш знакомый, шпанистый парень, которого мы почему-то звали по имени-отчеству, – Юрий Палыч, поговорил с нами и все мгновенно понял. Я стоял рядом со скорой помощью и видел в свете фар, как подтаскивали к машине парня с густой шевелюрой и ужасными ранами, проступавшими сквозь нее. Били его по голове железными сетками, в которых развозили в то время треугольные пакеты с молоком.

Когда скорая помощь уехала, Юрий Палыч пробежал мимо нас, обернулся и крикнул: «Ну, что же вы … вашу мать!!!»

(Дом преподавателей МГУ, детство, страх, ХХ век)

Рассказываю вчера другу историю, приключившуюся на днях с знакомой в городе любви – Париже.

Заходит она в будку телефонную, вставляет карточку, берет трубку. И вдруг видит – все какого-то странного цвета. И карточка, и трубка. Оглядывается – вся будка от потолка до пола, стены, аппарат – вымазаны толстым слоем дерьма! Она – чуть не в обморок.

Друг говорит:

– Ерунда все это! Вот на станции Зима в семидесятые был сортир. Края – необъятные, кругом – лагеря, ВОХРа, Даурия, атаман Семенов… И один сортир на тыщу верст. Так вот в этом сортире не было ничего ровного! Стоять там было невозможно! Надо было держаться за все стенки сразу, чтобы не шлепнуться. И пол кривой, и стены, и потолок, и окна, и двери, и очко перекошено.

Что твой Гауди? Подумаешь – короля каталонского не принял!

Дерьмо – не убиралось, и скользко – слизь какая-то по стенам.

Но – тепло. И свет есть.

Так вот в этом сортире мужики зимой резались в домино. Круглые сутки. И в женском отделении, и в мужском сидело по компании.

Представь себе эту картину хоть на секунду!

Еще Суслов жив, да и Долорес Ибаррури – тоже…

А ты говоришь – город любви…

(СССР, ХХ век)

Я его любил только по вдохновению и в определенных местах. Например: осень, такая перезрелая, но еще не дождь со слякотью, холодно, деревья большей частью облетели, листву собрали в кучи, кое-где жгут, время – от 5 до 7, небольшой сквер на улице Усачева, разливаем, пьем по стакану, тепло бежит по всему телу, на дворе 72-й год.