Господи, помилуй!
Прошла ровно секунда. Я не мог испугаться, не мог ничего почувствовать. В трех метрах от себя, на уровне лица, я увидел огромного ястреба. Причем, он как бы притормаживал, выпустил когти, а крылья развернул немного в бок.
Прямо передо мной, так, что обдало ветром, он развернулся и свернул резко вправо. И только когда раздался удар о стекло, я понял в чем дело. Потому что только тогда увидел несчастного воробья, который со всего лету ударился о стекло «Райффазен-банка», и тут же ястреб сцапал его налету. Мгновенно ушел в бок, потом ввысь, и в два крыла оказался выше дома.
Ну ни фига себе! – что-то такое выдохнулось из меня.
Еще через секунду меня, не знаю почему, охватило чувство глубокого удовлетворения. Прямо-таки торжества.
Я повернулся к таджикам, которые тоже стояли с открытыми ртами, и с мстительной радостью спросил: «Ага! У себя в Таджикистане вы, небось, такого не видели?!»
И пошел к остановке, не оглядываясь.
(Москва, на улице, XXI век)
Друг
Темень, дождь, асфальт усыпан желтыми листьями. Стоит Ломоносовский, безнадежно стоит Мичуринский. Зато бежишь мимо МГУ, среди густых деревьев, где покойно и хорошо, и с удивлением смотришь – что делает здесь это орущее, светящееся и гудящее стадо машин?
Мимо проносятся два студента – длинный и маленький, лопоухий. Лет по двадцати с небольшим.
Длинный спрашивает:
– Ты хочешь на ней жениться, правильно?
– Правильно!
– Но интимных отношений у вас не было, правильно?
– Правильно!
– Так почему же ты хочешь на ней жениться?
Ответ лопоухого я не услышал. Его унес ветер.
(Москва, на улице, XXI век)
Границы сознания
Солянка – совершенно отвратительная. Это что – почки?! Нет, лучше не задумываться.
– Все, ребята, больше не могу – дайте 150 и соленый огурец.
– Пожалуйте.
Друг-то умный, ест куриную лапшу.
– Так вот, ты же знаешь, есть любовь – дар, и совершать против нее что-то – это совершать преступление по отношению к самому себе!
Я не понимаю, что мне этот кабак напоминает? Темень такая, что и десяток софитов врубить – по углам будет темно. Бред какой-то. По стенам – Борисов-Мусатов. Раздевалка допотопная.
То ли Шуя, то ли Ярославль. 60-е годы. Лучший ресторан в городе. Вот что это напоминает.
Я жую кислый огурец после пятидесяти грамм, друг сидит напротив, спиной ко всему большущему залу, и продолжает говорить.
В зале только один посетитель кроме нас – у противоположного окна, прямо за спиной у друга. Он одет в серебряный костюм из блесток, в таких в цирке летают под куполом и изображают космонавтов. Перед ним – чашка кофе. Указательными пальцами рук он заткнул себе уши. Время от времени он вынимает палец, берет чашку и подносит к губам. Вынимает поочередно – то левый палец, то правый.
Я смотрю, как друг кладет кусок драника в рот, – посетитель вынимает палец из уха.
Потом, видимо, кофе он допил и оставил в ухе только один палец.
Друг сказал:
– Странное заведение!
– Странное… Но хорошо посидели?
– Хорошо. Хотя с солянкой тебе не повезло.
– Не повезло.
Посетитель, по-прежнему держа в ухе палец, проводил нас взглядом.
Десять рублей гардеробщику я почему-то решил не давать.
(Москва, ресторан, ХХI век)
Энтропия
Еду из Онкоцентра от друга. Длиннющий переход от Каширской до Павелецкой.
Громкая музыка ползет клоками, урывками.
Играет одинокий скрипач, лауреат разных премий. Рядом – большая колонка.
Звучит мелодия из «Бандитского Петербурга».
Все проскакивают мимо.
Стоит и слушает только один человек – облокотившийся на заграждение и подперевший рукой щеку китаец.
Лицо его расплывается в широченной улыбке.
(Москва, метро, ХХI век)
Азазелло