Марио Вольпи сделал паузу, задумчиво отпивая вино, а затем поинтересовался:

– О чём именно?

– О всём, что тебе известно.

– Я знаю, что твой отец закупал большие партии автоматов Калашникова у ряда поставщиков, хранил их на складах, разбросанных по полдюжине стран, и перепродавал тому, кто предлагал лучшую цену.

– Звучит слишком… – девушка запнулась, прежде чем добавить: – «общо».

– Несомненно, – признал её собеседник. – Но это всё, что я могу тебе сказать, поскольку за все эти годы мне так и не удалось выяснить настоящие имена ни производителей, ни покупателей. Все сделки проводились под кодовыми именами, которые знал только он.

– Тебе знакомы псевдонимы Карл Великий, Гарибальди, Будда или Тарзан?

– Я использовал их десятки раз, но клянусь, что понятия не имею, кто скрывается за ними. Единственное, что могу сказать: Будде платили, значит, он был производителем или поставщиком. Напротив, с Гарибальди и Тарзана получали деньги, а это значит, что они были покупателями. За редкими исключениями, сделки проводились через офшоры, так что и здесь я вряд ли смогу тебе помочь.

– Понятно.

– Мне жаль, но благодаря такой системе работы мы никогда не попадали в неприятности. А этот бизнес очень опасен, дорогая. Очень, очень опасен! Большинство наших конкурентов либо оказались в тюрьме, либо погибли… – Он осушил бокал, тяжело вздохнул и через некоторое время добавил с глубокой тоской в голосе: – Можешь не сомневаться, я искренне скорблю о том, что случилось с твоим отцом, но в то же время чувствую своего рода облегчение, понимая, что всё закончилось. Отныне мне придётся привыкать к гораздо более скромной жизни, но зато и к гораздо более спокойной.

Орхидея Канак наполнила его бокал, вдохнула дурманящий аромат, доносившийся из огромного сада, и наконец спросила:

– Ты сожалеешь о том, что сделал?

– Это совершенно неподходящее слово, дорогая… – спокойно ответил он. – Человек раскаивается, когда совершает дурной поступок, а не когда повторяет его снова и снова, воспринимая как нечто естественное. Я не насильник, не клептоман, не азартный игрок и не преступник, движимый неконтролируемыми порывами, о которых потом жалеет. Я просто человек, который знает, что его действия приносят смерть и страдания, но также понимает, что число жертв не уменьшится только из-за того, что они не погибнут от пуль Калашникова. В мире полно других оружий и других торговцев.

– Жалкое оправдание.

– Все оправдания жалкие, детка. Или ты думаешь, что, покупая новую машину, я не прикидываю в уме, сколько автоматов мне пришлось продать, чтобы за неё заплатить? – Он сделал короткую паузу, затем жестом указал вокруг. – Хочешь знать, сколько штурмовых винтовок твой отец отдал за L'Armonia…?

Виктор Дуран, евродепутат, с которым его связывала многолетняя дружба, вошёл в его кабинет в середине утра и протянул экземпляр книги "Высокая трава", подписанный Хосе Карлосом Родригесом Сото, испанским миссионером-комбонианцем, который оставил сан после десятилетия трудной пастырской работы в Уганде.

– Мне нужно, чтобы ты очень внимательно прочитал вторую главу… – сказал он, выходя из комнаты. – Но никому об этом не говори. Жду тебя на обед там, где всегда.

Он положил ноги на стол и открыл книгу на указанной главе:

– Мы – не такие солдаты, как в любой другой армии, – начиналась глава. – Мы – армия Божья, и сражаемся за десять заповедей.

Так говорил полковник Санто Алит, мужчина далеко за пятьдесят. Алит говорил на языке ачоли, а я, сидя на полу и делая записи, переводил на английский язык двум дипломатам, сидящим рядом.