– Да, вчера. Немного кружится голова.

– Голова?.. – Психолог хмурится, что-то записывает себе в блокнот. – И вчера кружилась?

– Вчера не чувствовала. Сейчас вот началось, когда в туалет вставала.

– А слух тебе проверяли?

– Не знаю. Не помню.

– Мы поговорим, и я позову врача, хорошо? Скажи, хочешь ли ты еще кому-то позвонить? Скажем, твоим настоящим родителям в Россию?

– Я… я хочу, конечно. Почему вы спрашиваете?

Только вот лицо той девушки из головы не идет, не забывается. Может быть, завтра. Наверное, нужно рассказать об этом психологу, но почему-то кажется, что это будет ошибкой, почти преступлением, – она же такая беззащитная лежала на асфальте, среди мусора, среди всего. И как же теперь ее предать можно, раз так? Пусть лежит себе спокойно, никем не узнанная.

Как ее звали? Женя теребит бусинку, теперь под подушкой – спрятала туда, потому как ее одежду в прачечную забрали, а выдали простую синюю рубашку.

– Я понимаю, что тебе страшно и неуютно, Женья. Еще ты в чужой стране… Позвони родителям в Россию сегодня, Женья.

– Я не знаю, как звонить им. Людвиг всегда сам набирал номер, там нужен какой-то код…

– Нужно всего лишь посмотреть код России. Ты что, они же будут волноваться.

Будут. Но Жене иногда страшно звонить, страшно узнавать что-то новое.

Да еще дед после смерти бабушки погрустнел. Не так, нормально, обычно, как все, – а как-то иначе. Женя все надеялась, что ему легче станет, но он даже не пришел, когда ее в Германию всей семьей провожали. Мама сказала: «Ты уж не обижайся, сама понимаешь, какой он сделался». Может быть, все потому, что эта женщина появилась, Алевтина, днюет и ночует в его квартире, вот дед никуда в гости и не ездит, скрывает ее. А зачем скрывать – все и так понятно. Еще и так скоро после смерти бабушки.

Женя гонит мысль – наверное, скорее забавно, что старик встречается со старухой, что они делают вместе? А может, это и неважно теперь.

Там же лежала девочка, в конце концов, она впервые увидела мертвого человека. Была еще бабушка, но бабушка из-за долгой болезни словно бы была мертвой слишком давно.

Психолог уходит, а потом приносят телефон – с уже набранными первыми цифрами. Позаботились, как и Людвиг раньше.

– Женька! Господи! – кричит в трубку мама. – Мы всем позвонили, всем, тебя нигде нет! Дома никто не отвечает! Скажи, ты же не была там? Мы видели в новостях…

– Мам, успокойся. Все хорошо. Я живая, я не пострадала.

– Так, значит, все-таки была? – Мама задыхается, кажется, плачет.

– Я была далеко. Так далеко, что практически ничего не видела.

– Правда?

– Правда, мам.

Не рассказывать же о мертвой девушке. Не рассказывать, что потеряла из виду Людвига и Сабину и больше не нашла.

– А папа где?

Мама молчит. Не нужно было спрашивать.

– Он уехал? Уехал, да?

– Уехал, но он теперь будет иногда возвращаться, потому что… Слушай, не надо тебе о таком сейчас. Вот вернешься…

Сейчас нельзя возвращаться, сейчас совершенно не хочется домой. Маму не выйдет утешить, ей даже и сказать нечего. Но разве можно спокойно дышать после такого?

– Мам, ты говори. Что случилось? С кем? С ним, с папой, да?

Почему-то Женя в первую очередь думает об этом – иначе почему бы жалость в ее голове проснулась, раз они собираются разводиться? Злость должна быть. Обида.

– Мы думали, что с тобой что-то случилось.

Мама, хочет сказать она, даже если бы я взорвалась на самом деле, это было бы совсем не страшно. Мне так грустно было дома, думала, что здесь станет легче, но только не стало.

– Жень, что ты молчишь? Ты не ранена?

– Я не знаю, мам. Я тела не чувствую. Мне кажется, что я потеряла что-то важное.