И уже в палате Женя вспоминает про свой маленький и совершенно бессмысленный телефон – она не стала подключать роуминг, вообще ничего не стала делать, даже записывать номера Сабины и Людвига, потому что все равно не позвонить. Так и таскала с собой, как часы. Она механически нажимает на кнопки, но ничего не происходит.

Дежурная медсестра ничего не знает о Людвиге, отправляет ее обратно в палату. Найдутся, ничего страшного. Сейчас такая неразбериха везде, но скоро будет понятно. Счастье, что второй взрыв уже практически без людей случился, устройство у них раньше сработало, что ли.

Сегодня одиннадцатое апреля, говорит себе Женя, это нужно как-нибудь запомнить, хотя я никогда не запоминала даты. Но это будет моя. Слышно, как плачет ребенок женщины из Венгрии.

И они всю ночь не могут успокоиться, все перебирают, разбирают по бисеринке происшедшее. И у всех разные воспоминания, но никто не обратил внимания на лежащую девушку – говорили даже, что видели что-то в черном полиэтилене, но ничего кроме. Может быть, ее уже закрыли полностью, когда вели остальных.

– А как выглядела твоя мама? – пожилая немка на соседней койке спрашивает жалостливо, Женя из младших. – Моя ровесница?

– Она полненькая, в очках.

Может быть, сейчас и без очков, если они разбились, – если вправду то лицо было ее лицом. Женя не сразу находится с ответом, все-таки мамой Сабину даже в мыслях не было называть.

– Нет, не видела такую, – качает головой женщина, засыпает вскоре.

Потом и все засыпают, а Жене снится настоящая мама – из того времени, когда всё было хорошо.

Женя просыпается в больнице двенадцатого апреля. Ничего не меняется, никто не сидит у кровати – а ночью представляла, что Людвиг все-таки нашел ее, зашел в палату и присел на табуретку, поэтому утро будет уже обычное – капучино и черный хлеб с «Нутеллой». Она уже разлюбила хлеб с «Нутеллой», но не знала, как сказать Сабине. Видимо, никак, пусть так и будет, раз выбрала. Нужно же один раз в жизни ответить за свои слова.

– Никто не приходил ко мне? – спрашивает Женя у вчерашней соседки.

Та отворачивается, ей неловко говорить, что никто.

После завтрака в палату приходит молодая темноволосая женщина в светлом костюме – Женя давно обратила внимание, что у них тут не халаты, а именно костюмы.

– Tag, – говорит женщина. – Я психолог, меня зовут Эрика. Страх – это то, что ты сейчас чувствуешь, и это совершенно нормально. Я здесь на случай, если ты захочешь поговорить об этом. С языком ведь нет сложностей?

– У меня не страх, а… то есть я боюсь за своих гостевых родителей, никто не знает, где они! И никто в больнице не говорит. Я их видела, там, на площади, но их отчего-то не пустили ко мне…

– Они наверняка в какой-нибудь другой больнице, – мягко говорит женщина, – ты сама понимаешь, что, если человек был, например, без сознания, он не скажет никому свою фамилию. Вот сегодня и завтра всё выяснят, внесут в базу данных. И тебе позвонят. Или даже сами твои родители позвонят, если первыми доберутся до дома. Где вы живете?

– В Тале. Мы приехали на ярмарку. Как они могут мне позвонить, если телефон…

– Понятно, очень жаль, что с вами такое произошло.

– Но почему нельзя просто обзвонить больницы и спросить – допустим, не поступали к ним такие люди, с таким описанием? Сабина носит очки, но они могли упасть и разбиться, вроде бы я видела, как они разбились, у нее серо-седые волосы, а Людвиг…

– Женья… правильно? Я правильно произношу? Правда, все будет хорошо. Всех найдут, просто наберись терпения. Ты хорошо себя чувствуешь? Тебя осматривал доктор?