Роман, сидя напротив, слушал её с лёгкой улыбкой. Её голос был как музыка – лёгкая, счастливая. Но он слышал не только слова, а то, что скрывалось между ними.

– В забытой богом стране. Ты была одна? – спросил он, словно случайно, отпивая свой кофе с виски.

Андреа чуть приподняла бровь, задержав взгляд на его лице.

– Не совсем, – ответила она с лёгкой небрежностью. – Я встретилась там с другом. Старым другом, ещё из тех времён, когда я жила в Риге.

– Старым другом? – повторил Роман, но не как вопрос, а скорее как утверждение.

Она не смутилась. Наоборот, её улыбка стала чуть шире, почти вызывающей.

– Да, Роман, старым другом, – сказала она, подчеркнув интонацию. – Что-то не так? Иногда так приятно снова видеть людей из прошлого. Они напоминают тебе, кем ты был тогда, давно… и что тогда потерял.

Роман опустил взгляд на бокал, провёл пальцами по его ножке.

– Ты, кажется, никогда его и не теряла, – сказал он тихо с натянутой улыбкой.

Андреа рассмеялась, но в её смехе не было тепла, только небольшая улыбка.

– Уже ревнуешь? А я просто не хочу усложнять, – сказала она, склонив голову вбок. – Жизнь и так достаточно сложна. А я не верю в эти ваши драмы, проекты, постоянные страдания ради чего-то. Зачем? Для чего? Я хочу лёгкости, хочу улыбаться, хочу жить. А ты хочешь страдать, Роман, правда ведь? – Андреа посмотрела на него снисходительно и изучающе.

– Я хочу… какой-то значимости, наверное, – ответил он, на секунду избегая её взгляда. – А ты? Ты разве никогда не хотела чего-то? Семью, детей?

Андреа откинулась на спинку кресла и взяла паузу. Её лицо странно похолодело.

– Семья? Дети? – она произнесла эти слова так, словно это были названия болезней. – Нет, Роман. Семья – это ужас. Это ответственность, это боль. Это конец свободе. За деньги – да, может быть. У меня будет шрам от кесарева, а женщинам не выдают почестей за их шрамы.

Она наклонилась ближе, её голос стал тише, почти шёпотом:

– Ты хочешь семьи, потому что думаешь, что она спасёт тебя. Но она не спасёт тебя, Роман. Она только добавит ещё одну причину для страданий. Я не хочу этого. Я хочу свободы. И я знаю, что ты тоже этого хочешь. Только, наверное, не признаёшь.

Она игриво провела каблуком по внутренней стороне его голени. Он смотрел на неё хищно, но не находил, что ответить. Её слова были острыми, как лезвие. Он знал, что в них есть хоть какая-то правда, и в то же время чувствовал, что не может её принять. Но он хотел её.

– А роскошная жизнь? – вдруг спросил он, чуть мягче. – Ты ведь любишь её, не так ли?

Она улыбнулась, снова расслабившись.

– Конечно, люблю, – ответила она легко. – Зачем жить, если не красиво? Роскошь – это не грех, Роман. Это искусство. А искусство я люблю. Как и Таллин. Как и тебя. – Она посмотрела ему прямо в глаза. – Пока ты остаёшься таким, каким я тебя вижу.

Роман ничего не сказал. Он только поднял бокал, пытаясь сделать вид, что это его не задело. Андреа снова заговорила о Таллине и его колоколах. За окном снег продолжал падать.

Он скучал по колоколам в его стране, но сегодня ночью он опять заглушил ту тоску, скинув забытую книгу с кровати.

***

Лилия шла домой после вечерней прогулки, когда заметила бездомного у стены. Его грязная одежда, резкий запах, бессвязное бормотание – всё это заставило её замедлить шаг. Он что-то выкрикивал, вроде “ну вас всех, пошли вы все” и в его глазах было что-то дикое, чуждое, как будто он видел то, что она не могла понять. Её охватил страх. Не страх перед ним, а перед тем, что он, может, видит то, чего другим посчастливилось не видеть. Он страдает, люди зовут это шизой. А может, это и не болезнь вовсе, а передоз реальностью?