– Саша рассказывала, что до встречи с Данией ваш всеотец был отпетым бабником и я, кажется, понимаю, почему. Не в блудливости дело. Просто умом понимая, что мать не виновата в том, что его оставила, он инстинктивно старался ни к кому не привязываться. Маленький мальчик внутри него боялся, что его снова бросят.

– Все мы родом из детства.

Я взял следующий лист, вопросительно посмотрел на красотку. И, получив утвердительный кивок, продолжил чтение.

Первым я просканировал отца, но многие из его мыслей, в силу возраста, не смог понять. Лишь то осознал, что он и правда считал мать дрянью, которая слишком много о себе возомнила. Для него она была вещью, которую он оплачивает и потому в праве требовать подчинения. О том, что это живой человек, у которого тоже есть свои права, желания, чувства – об этом Гаррик даже не думал.

Почти ничего не поняв, я порылся теперь уже в мыслях Валентина. Тут мне открылось многое, что было доступно даже моему пониманию. Неудивительно: последние воспоминания брата о нашей матери пришлись примерно на тот же возраст, в котором я сам находился сейчас. Поэтому они оказались мне понятнее.

Вэл вспоминал, как часто мама плакала и как редко улыбалась. В сущности, улыбка озаряла ее лицо лишь когда она была с нами. При отце мать даже глаза поднять боялась, старалась скользить по дому молчаливой тенью и делать все, чтобы его не разочаровать. Но папаша все равно оставался недоволен. Он требовал подчинения и обожания. А как можно обожать того, кого ты боишься? Того, кто тебя за человека не считает? Того, кто тебя бьет?!

Когда я понял, что отец поднимал руку на маму, мне стало плохо. Даже будучи малышом, я понимал, что нельзя использовать силу, нельзя бить и драться. А тут огромный мужик против хрупкой женщины… В этот момент я стал его ненавидеть. А память Вэла подкидывала мне новые поводы для такого чувства.

Я раскопал его воспоминания о последнем вечере мамы в нашем доме. Валентин старался спрятать их даже от себя самого. Но телепат может вытащить на поверхность то, что сам человек изо всех сил старается забыть. Поэтому мне не составило труда узнать, как именно все происходило.

В тот вечер Гаррик вернулся домой очень поздно. Мы с братом уже спали в нашей комнате – впоследствии отец расселит нас по разным спальням. А тогда Вэл приглядывал за мной, малышом, чтобы помочь маме. Она, когда глава семейства наконец-то переступил порог, тоже уже спала. И это разозлило отца. По его мнению, уставшая с двумя сыновьями и домашними хлопотами, женщина должна была до последнего сидеть за накрытым столом и ждать его, своего мужчину.

Позднее я понял: каждый насильник ищет оправдание тому кошмару, который устраивает по отношению к другим живым существам. Ведь он не дикарь, рос и воспитывался в социуме, с детства усвоил, что такое хорошо, а что такое плохо. Но чтобы жить по совести – усвоить мало. Надо и понимать, что все эти нормы возникли не на пустом месте, что насилие – это самое страшное, что можно сотворить с самим собой или кем-то другим. У насильников это понимание отсутствует.

Однако такие люди прекрасно осознают, что совершают нечто плохое, за что социум их по головке не погладит, а осудит и, скорее всего, от них отвернется. Это не смертельно и в наше время «изгнание из стаи» не приводит к таким катастрофическим последствиям, как в случае первобытных людей. Но тот самый первобытный страх-то никуда не делся, ведь недалеко мы ушли от наших предков, пусть и хотим думать иначе. Поэтому насильник старается оправдать свое ужасное поведение. Мало кто честно скажет, что он просто, извините, моральный урод, который получает удовольствие, делая больно и плохо другим, наслаждаясь своей силой, властью и просто тем, что может так поступить. Нет, насильник целую теоретическую базу подведет под совершаемое насилие! Он постарается убедить себя, жертву и общество в том, что его вынудили поступить так, что он не виноват. И с удовольствием переложит всю вину на того, кто стал его жертвой.