В те минуты, когда поезд уносил Машу и ее спутников от Твери в брызжущее из-за горизонта утро, и Маша, ворочаясь в прохладной бессоннице, ловила себя на том, что впервые с ней происходит нечто, что не управляется ее разумом и волей, а катится под горку раскатистым самокатом – и хорошо, и вот оно – счастье, пугающее, страшное скоротечностью, – в эти минуты Григорий Колдобин, как раз закончив статью в газету, готовился приступить к приятной части вечерней программы. Его подруга или, как раньше говорили, любовница, курила тонкую сигарку, пока известный журналист принимал душ – в спальне Колдобин курить настрого запрещал, – и разглядывала пустой двор. Она соскучилась по этому человеку, состоящему, казалось, из одних недостатков.