Но...

Слезы, которые я была уже не в силах удерживать, хлынули лавиной, словно стремясь залечить разорванное сердце. Глупые. От соли рана болит еще сильнее. Я зажимаю рот рукой, закусываю губу и зажмуриваюсь.

— Я ведь действительно тебя ненавижу, — шепчу я и бросаюсь прочь, не видя, как оставшийся один мужчина вздрагивает всем телом.

2. ГЛАВА 2. ЭРИВАЛЬД

Когда спустя неделю затворничества я выхожу к завтраку, в доме стоит поразительная тишина. Слуги, которым обычно только дай волю, чтобы обмусолить хозяйскими дела, ходили, словно воды в рот набрав.

С одной стороны, это было благословением, перешептывания о моей ложной истинности с кронпринцем окончательно меня добили бы. С другой - такая тишина была непривычной, она словно безмолвно говорила, что все изменилось, и это внушало чувство тревоги.

Улавливая запах свежеиспеченной выпечки, я медленно спускаюсь по лестнице, скользя рукой по перилам. Мои ноги все еще чувствуют слабость, мышцы неприятно и болезненно тянет, а глаза немного щиплет. Это так глупо... Но на протяжении целых суток после того, как я вернулась из дворца, я молила дать Единого знак, что все увиденное мной ранее – лишь ошибка, что на самом деле я являюсь истинной Кайрана, что та гадина опоила или одурманила его дракона. Я без устали вновь и вновь вставала и падала на колени, рыдала, молилась и снова глотала всхлипы. Снова и снова.

Иногда я слышала, как кто-то заходил в храм, стоял на пороге, а затем уходил снова. Пару раз мне даже казалось, что меня кто-то звал, но я была глуха к звукам чужого голоса. Отчего-то я отчаянно верила в то, что чистосердечная искренняя молитва поможет мне все исправить, но похоже у Единого все же были свои планы.

— Сестра...

Погрузившись в свои мысли, я совершенно на заметила брата, который вышел из обеденной залы и сейчас стоял у подножья лестницы. Его лицо было переполнено тревогой, он то сжимал, то разжимал кулаки, будто не зная, что с ними делать.

Какая я глупая... Пусть мое сердце разбито вдребезги и растоптано, но у меня все еще есть моя семья. Как я могла заставить их так волноваться? В памяти всплыли неясные события последних дней, когда я просто кричала: «Прочь!» или «Вон!», на каждый стук в мою дверь. И вместо того, чтобы обидится, вот он мой братишка, вероятно, лучший мужчина в мире, стоит рядом с подножием лестницы и ждет меня.

На сердце немного теплеет, и я улыбаюсь.

— Алистер, — произношу я.

Напряжение немного отпускает его плечи, он выдыхает и на мгновение прикрывает глаза, будто вознося молитву Единому, а затем снова смотрит на меня и, ответив на улыбку, приглашающе раскрывает руки.

— Боюсь, что если я обниму тебя сейчас, — говорю я, останавливаясь на ступеньке. — То могу вновь расплакаться.

Он качает головой и улыбается шире.

— Залей слезами хоть весь дворец, главное, не запирайся больше одна в комнате.

И впервые за неделю из груди вырывается смешок, пусть и приправленный покатившимися по щекам слезами. Я в мгновение ока преодолеваю оставшиеся ступеньки, невзирая на боль в ногах, и обхватываю брата так крепко, что он невольно охает. Но уже через мгновение его руки обвиваются вокруг моей спины, и он прижимает меня к себе также крепко.

Вопреки моим ожиданиям, слезы наоборот останавливаются. Сандаловый запах Алистера действует на меня успокаивающе, я прикрываю глаза, трусь носом о его плечо и впервые за неделю чувствую подобие умиротворения.

— Моя маленькая сестричка... — шепчет он.

Мы стоим обнявшись, кажется, целую вечность, но это то, что мне действительно нужно. Словно каждое мгновение в родных объятьях вновь наполняет мое иссушенное тело жизненной силой. В центре груди теплеет, а все тревоги отступают.