Майский день подходил к концу, и вдруг солнце со своей закатной черты послало луч, который через дома и деревья пробился к памятнику и упал на лицо вождя.

Пожигайло остановился и застыл взглядом на Сталине. Этот взгляд был суровым, и Лиза подумала, что именно так, наверно, смотрел бы воин на своего командира, который посылал его на жестокий бой.

– Ты воевал? – отважилась она спросить.

Пожигайло словно бы очнулся.

– Что? Воевал? Нет… Не довелось… Идём дальше?!

Парк тянулся до самого Большого Харитоньевского переулка и, кроме деревьев, был населён несколькими домиками. Два из них представали братьями-близнецами – деревянные, с мезонином, глазастые из-за высоких окон в белых наличниках, они располагались зеркально друг другу и являли собой флигели городской усадьбы. Ещё один домик – приземистый, одноэтажный, был в глубине парка, на пригорке, дальше – ещё один, выходящий фасадом в Большой Харитоньевский. Везде жили люди. Перед домиком на пригорке стоял стол, и за ним играли в домино; от угла, что левее флигелей и где у черты Большевистского переулка находилась баня, изредка доносились умиротворённые возгласы выходивших из неё людей.

Было и живо, и тихо, и уютно.

– Как же давно мне хотелось сюда! Островок покоя посреди городской суеты!..

– А ещё я люблю Лялину площадь!

– Да, да! – поддержал Лизу Пожигайло, – площадь Пяти углов. Как в Питере.

И снова резануло Лизе слух. Питер… Да, Пожигайло решительно не признавал переименований!

– Сейчас я покажу свой дом, и мы пойдём на Лялину площадь.

– Так ты здесь жил?

Пожигайло кивнул.

– Вот там.

Он показал на пятиэтажный, морковного цвета дом, что стоял в Большом Харитоньевском напротив улицы Чаплыгина.

– А дальше – серое здание на углу – моя школа.

От Лялиной площади Лиза повела его к своему родному дому, и оказалось, что Пожигайло часто бывал в её переулке: там жил его приятель.

Всё-таки москвичей той поры можно было смело называть земляками, ибо все жили в её нынешнем центре, а между жителями Таганки и Чистых прудов куда как больше географического родства, нежели между нынешними обитателями Ясенева и Алтуфьева. А если вспомнить о «теории шести рукопожатий»10, то те москвичи и вовсе были друг другу хорошими знакомыми.

Однако в пятидесятые годы данная теория ещё не была придумана, иначе наверняка можно было бы установить цепочку связей между Лизой и приятелем Пожигайло.

В тот вечер они словно бы путешествовали по детству.

Густели сумерки, позолоченные светом фонарей, тут и там рассыпался свист проносившихся стрижей; оказавшийся неожиданно красивым, шёл рядом с ней так понимающий её мужчина, а ему ничего не стоило коснуться руки молодой красавицы, и, казалось, что это от её лёгкого дыхания так мягко плывёт тёплый вечер.

Лиза и Дмитрий были абсолютно счастливы.

Они встретились на следующий день. И на следующий тоже. И так изо дня в день.

Но что же случилось потом? Куда начала уходить ясность, простота, беспечность из их отношений?

Трудно стало с Пожигайло. То жара, то холодный дождь – а погожих дней по пальцам перечесть! Выскочить бы из этой болезни! Броситься бы прочь, бежать! Но держали какие-то путы. Жалость, сострадание? Впрочем, нет: Лиза понимала, что любит…

Детство Димы можно было бы назвать безоблачным, если бы не потеря матери, которую унёс из жизни несчастный случай. Было ему тогда всего три года, и осознать в полной мере трагизма происшедшего он не мог. А потом что ж – сжился с этим фактом, тем более, что женщина, ставшая его мачехой, оказалась заботлива и добра. Его отец занимал высокий пост в одном из Наркоматов, а это обстоятельство предполагало не только материально-бытовое благополучие, но и опасность страшной метаморфозы: в одночасье превратиться во «врага народа».