Надо сказать, позднее эта чувствительность Изотова стала теряться. Как уходит с возрастом детский диатез или ссадины на коленках. Он уже забыл об этом, вспоминая, как детскую фантазию. Снова почувствовал вибрацию и хоть как–то стал идентифицировать ее он уже позднее, во время учебы в мединституте и проходя практику. Именно в общении с пациентами, чувствуя слегка уловимое движение воздуха, Сергей стал понимать, что это с ним разговаривает либо болезнь, либо себя выдает психическое состояние больного.

 Вот и сейчас, зайдя в дом, Изотов почувствовал легкое тревожное дрожание. Встречающее их существо оказалось худощавой девчонкой с редкими тонкими косичками–дредами, брекетами и маленькой татушкой–сердечком на щеке. Она пропищала: «У бабушки печеночная колика», и повела к больной.

Внутри дом производил лучшее впечатление, чем снаружи. Пахло старыми книгами, что всегда располагало Сергея, и кофе. Что может быть уютнее… Медики прошли в спальню через гостиную с громоздкой мягкой мебелью, тяжелыми шторами и высокими книжными шкафами. На широкой кровати с резным деревянным изголовьем сидела стильная бабушка: ухоженная подкрашенная седина, маникюр, яркая атласная пижама. Болезнь выдавали худоба, желтушные глаза и сухие губы.

 Егор раскрыл сумку и приготовил тонометр.

– Что случилось, рассказывайте, – спросил Сергей, по привычке повышая голос.

– Не кричи, слышу я тебя, – отозвалась больная. – Колика у меня печеночная. Расплата за любовь к жареной картошечке.

– Бабуля, диагноз я сам поставлю. Жалуетесь вы на что? – начал врач типичное пререкание с больной.

– Тебя как зовут, доктор?

– Сергей меня зовут.

– Юлиана я. Сереженька, ты не умничай, – она накрыла его руку сухой старческой ладонью, – я тебе работу облегчаю. В первый раз замужем что ли? Спазмолитик мне кольни и езжайте отдыхать. С ночи же вы, видно сразу. Небось, и вызов последний. Анютка, кофейку сделай пока мальчикам.

 Девчонка послушно убежала.

 Изотов вспомнил, как, еще будучи на практике в институте, старый доктор учил: “Не разрешайте больным брать себя за руку или класть руку на коленку, когда измеряете давление. Больные энергию сосут только так. И за суточное дежурство от тебя ничего не останется.”

 Сергей не стал умничать, как бабушка и просила, а уложил ее пальпировать живот. Привычно растер холодные руки и приготовился к работе. Обычно он старался настроиться на волну тела, почувствовать его ритм, пульс, разницу температур. Он провел рукой, не касаясь кожи, вдоль грудины к эпигастрию1. Характерные теплые волны говорили о гастрите. Да у кого из нас его нет? Тааак… дальше… Печень, бабушка, говоришь? Есть тут у тебя камушек в желчном, но сидит он тихо, не должен тебя беспокоить. Печенка висит ниже края реберной дуги… пошел влево, ожидая обычную серо–розовую спокойную рябь. И тут в ладонь ударила горячая волна, такая яркая, сильная, красно–оранжевая… Изотов отпрянул от неожиданности.

– Бабушка, а давно обследовались? Боли какого характера? В спину не отдают? Да и какая, к чертям, жареная картошечка?

 Бабушка вздрогнула и внимательно посмотрела на врача.

– Знаю, знаю, куда клонишь. Без тебя знаю все. Рачок прилетел. Внучке не говорю, расстроится. Одна я у нее.

– Вам бы обследоваться полностью, да лечиться. А внучке сказать бы не мешало. Она знать должна, что жизнь так устроена и что вы не вечны. Ей надо думать о своем будущем, – настал черед Изотова давать советы.

 Но бабушке это явно не понравилось:

– Не учи меня жизни, Сереженька. Сам–то, под сороковник, наверное? А что делаешь здесь? Пациенты тебя раздражают, устал ты от чужих жизней и нерешенных проблем. А диагност какой! Сразу ведь лукавство мое учуял! И ездишь ты такой по вызовам – выгоревший врач с тусклыми глазами, для которого больные – тушки с болезнями. И меня жизни учишь.