После антракта новые декорации изменили обстановку. Певица подошла к самому краю. Ее пение даже сильнее музыки пронзило мальчика, заставляя трепетать при каждом звуке. Зрители хлопали так сильно, что ребенок испуганно задрал голову вверх, на люстру. Победа окрылила героиню. Сложив руки на груди и раскланиваясь, она не скрывала радости.

Дирижер подхватил палочкой ее счастье, и сказка продолжилась. Покоряясь волшебству, Витя совсем забылся. Очнулся, когда папа поставил его на ноги.

– Вот и все. Пора домой.

– Нет, нет. Еще, еще, я хочу, – горестно бормотал мальчик, и растерянно заморгал.

– Ты что, сыночек, – успокаивала мама. – Завтра днем состоится спектакль специально для детей.

– Мы пойдем, да? – обрадовалась Танечка.

– Непременно.

Но Витя понимал, что детям покажут ненастоящее, притворное, про какого-то цыпленка. Что завтра покажут не так, как сегодня. И он никогда уже не увидит принцессу Турандот.

Мальчик согласно кивнул и всхлипнул.

1.

 Коля шел и плакал. Слезы катились по его круглому лицу, губы судорожно вздрагивали. Правая сторона груди, казалось, разорвется от боли. Перейдя улицу и оставив многоэтажки за спиной, мальчик побрел вдоль старых покосившихся домиков, поддерживаемых сплошными высокими заборами. Из-под ворот зеленого цвета выскочил косматый черный пес с белым пятном на боку и, вертя хвостом, как пропеллером, помчался навстречу.

 Пес всегда знал, когда подходит любимый хозяин. И обычно бесился вокруг; заглядывал в глаза; прыгал, стараясь лизнуть непременно в щеку; повизгивал, вымаливая ласку. Но на этот раз ткнулся с разбегу скулой в колено и, почуяв неладное, прерывисто тявкнул, и засеменил непривычно сзади.

 Дома – ни души. Младший – на рынке пособляет родителям. Печь весело потрескивала, прогоняя апрельскую сырость. «Брат перед уходом затопил. Молодец». Переодевался медленно. Медленно сложил ставшую ненавистной школьную форму. На кухне вяло прожевал, не разогревая, остывшую яичницу.

 Тупая боль по-прежнему сдерживала при дыхании ребра. Он не помнил, когда плакал последний раз, и плакал ли. Любую обиду, любой ушиб мог перенести молча, перетерпеть. Коля открыл подпол, отобрал покрупнее помягчевшую картошку, почистил, порезал и поставил на газовую плиту жарить.

 «Как отвязаться от долбаных жлобов? Что можно придумать? Эх, если бы Артем…» – и, мучаясь от безнадежности, снял со сковороды крышку, добавил накрошенный лук, посолил, перемешал шипящие дольки и убавил огонь. «Никто, никто мне не поможет. Слабых всегда шпыняют. Ну, гады, погодите. Отольются вам мышкины слезки. Завтра я вам устрою. Я смогу».

 За окном брякнула щеколда и отвлекла от горьких мыслей. Брат поддерживал калитку, отец осторожно тянул тележку с товаром. Вошедшая мама по-деловому сунула сыну деньги, быстро облачилась в домашнее и принялась хлопотать, накрывать стол. Ее сосредоточенный вид убеждал – сегодня торговали успешно, да и пачка была приличная. Коля принялся аккуратно сортировать теньгушки: двадцатки к двадцаткам, десятки к десяткам…

 Ужин всегда длился долго. Коля обычно с удовольствием участвовал в общей беседе. Сегодня же, про себя, с досадой отметил – с тех пор, как родители занялись торговлей, они почему-то отдалились, перестали воспринимать их, детей, как прежде. Нет, конечно же, раньше, до рынка, мама сразу бы почувствовала, что старшему плохо, так хочется ласки. Его не порадовали даже любимые «Albeni», которые были выданы каждому к чаю.

 Улучив момент, когда отец вышел покурить, Коля накинул куртку и выскочил следом.

– Пап, у меня грудь болит. Сильно, сильно, – осторожно произнес мальчик.