– Мне неудобно, что ты стоишь, – сказала она, не осмеливаясь поднять глаза и посмотреть прямо перед собой.

– Эмми, – временами он называл ее так, когда ему было неловко, – у меня все равно не получится сделать вид, что все хорошо. Утром поднялась температура. Я успел сделал кое-какие дела, потом вернулся домой и еле дополз до постели. Больше ничего не помню. Совсем ничего… я не помню, как взял трубку, набрал твой номер, и всего остального тоже. Если бы ты не сказала мне про Фаусто, я бы даже мог допустить, что вместо меня тебе звонил кто-то другой. Неужели мне было так плохо…

– Если ты хочешь, – сказала она с подступившим к горлу комом, – я уйду.

– Что? Нет, просто…

– Мы так и будем обрываться на полуслове? – вдруг собравшись, спросила она.

Такая смелость обычно приходит от еще большей неловкости и смущения. Она не смогла сдержать себя, не смогла обуздать нахлынувшую волну чувств.

На лице его замаячила улыбка.

– Наконец-то ты напомнила мне… – «себя настоящую», – хотел он сказать, но тут же одернул себя, не дав это сделать. Даже в ее строгом голосе были нотки, ставшие чем-то родным и незаменимым. – И что я тебе наговорил в бреду?

– Ты сперва молчал. Я думала, ты забыл, что хотел сказать, или что-то вроде того. Уже думала положить трубку, но тут ты заговорил. Что-то про старика, который…

Андре заглянул в ее глаза и увидел что-то холодное, то, чего раньше в них не было. Моргнув, он отвел взгляд.

– Постарайся рассказать все в точности.

– Только не говори об этом в каком-нибудь интервью, – властно, но, вместе с тем, женственно сказала она. – Мне уже досаждает пресса. Ведь я уже не имею никакого отношения к твоим…

Он виновато улыбнулся и решил сразу ее успокоить.

– Я никому ничего не скажу. Эта история может вылиться в книгу. Вчера один старик покончил с собой спустя пять-десять минут после того, как я подошел к нему и отдал свой пиджак. Чушь полная, понимаю… но я хочу разобраться. И в чем-то я уже разобрался. За день до этого случая у старика умер сын. Точнее сказать, погиб в дорожном происшествии. Ты знаешь меня, я привык доверять течению жизни и уверен, что ничего не бывает просто так. Помнишь, в детстве я показал тебе тетрадь, в которую записывал все важные события своей жизни? Кажется, зря я ее забросил… Пока не разглядишь сущих мелочей, не увидишь всей картины. Расскажи мне, что я тебе говорил в этом бреду?

– Надо же… – примирительным тоном сказала Эмилиа.

Временами она разговаривала чересчур лаконично и строго, как это бывает у юристов с большим стажем. Сейчас ее тон изменился и стал более мягким.

– Сложно повторить слова в точности, потому что твой голос «плыл». На вопросы ты тоже не отвечал, только что-то бубнил. Я помню, как ты сказал: «Фаусто… я найду его… найду, найду, найду», – как в бреду ты несколько раз повторял его имя, потом сказал что-то такое: «всего лишь гвоздь… маленький гвоздь»

– Я правда так и говорил?

– Да, я вспомнила. Ты так и говорил. Но это не все.

– Что было дальше?

– Мне показалось, что ты винил себя в чем-то.

– Странно… я не помню ничего, в чем мог бы себя винить. Как ты это поняла?

– Ты несколько раз подряд повторил, что все исправишь, потом опять замолчал и тихо произнес что-то вроде: – «…все вернулось. В доме теперь пусто. В этом доме больше нельзя жить. Фаусто, я все исправлю…»

– Слушай. Кажется, в телефонах есть функция, которая позволяет послушать последний разговор… – Он взял в руки телефон и набрал для этого специальный код.

«Данной записи не существует. Обратитесь к вашему оператору связи», – прозвучал голос автоответчика.

– Странно, – сказал Филлини.