– Я знал, что однажды ты сам к этому придешь. Только поэтому я не стал ничего говорить тебе раньше времени. Человеку нужно давать время на размышления. Иногда для этого нужны годы. Не было бы никакой пользы, если бы я занимался назиданием, тревожил твое сердце попыткой передать опыт своих личных переживаний. У каждого человека свой путь, своя запутанная и уже кем-то давным-давно исхоженная развилка. Ступить на верную тропу сразу же не удавалось еще никому. Я не мудрый старик, но нескольким правилам жизнь меня научила: не лгать, не вредить и не роптать. Все три правила скреплены любовью к людям. Я мог бы говорить долго, но в одних только словах мало силы. Иногда человек отличает добрый плод от плохого уже надкусив его. И все эти люди, которые говорят, мол «учись на моих ошибках», – ненароком лгут. Но запомни, сын, прежде, чем сделать шаг, трижды подумай, ради кого будешь всю жизнь истаптывать в кровь свои ноги.

– Ну вот, – улыбнулся Андре. – Ты за минуту выдал больше напутственных речей, чем я за два года написания книги. Спасибо, пап.

– О чем твоя последняя книга? Ты мне так и не рассказал!

– Она о женщине, которая подбросила детские пеленки к входной двери New York Times Building[16] и исчезла.

– Хорошее начало, – вполголоса сказал Костантино, вытянув от интереса губы. – Начало громкое, а значит, конец должен быть таким же.

– Это не начало. Все начинается, когда здание оцепят, а людей эвакуируют. Потом начнут работать кинологи и саперы, а вокруг «очага сенсаций» соберутся представители всех крупных газет и каналов.

– Ну, это понятно, ведь они думают, что там бомба. А потом?

– Металлоискатель не среагирует, но то, что они найдут в пеленах, действительно станет бомбой. Бомбой продаж. Завернутую в шелковую ткань книгу, желая того или нехотя, покажут крупным планом – ее прорекламируют все телеканалы. Что самое странное – ни издательства, ни автора у этой книги не будет, только одно название: «Спасите мою девочку».

– И откуда только у вас, писателей, все эти идеи?.. Я полагаю, дальше спрашивать смысла нет?

– Нет, больше я ничего не скажу, – хитро улыбаясь, ответил он отцу. – Считаю пересказ книги чем-то глубоко аморальным. Ни один редактор не сможет передать строго выдержанный тон книги своим коротким пересказом. Вот и я свою собственную книгу унижать этим не намерен. Я могу приготовить тебе хорошо оформленный подарочный экземпляр.

– Нет, – сказал Костантино. – Даже не думай! Я буду в числе первых покупателей. Я знаю твой слог, знаю, что ты основательно берешься за любое свое произведение. Оставь мне возможность ощутить всю эстетику этого процесса от покупки книги, до прочтения последнего слова.

– Ты идеальный читатель, – сказал он отцу, широко улыбаясь.

– Скажешь тоже, – рассмеялся в ответ Костантино. – В школе у меня были большие проблемы с чтением. Признаюсь, что и сейчас я пишу, допуская грубые ошибки.

– Ты всегда учил меня, что содержание важнее – и в письме, и в жизни, – встав, Андре открыл гардероб. – Тем не менее, ты не бросил носить свои галантные белые штаны.

Они оба рассмеялись. Костантино потрепал волосы сына, а тот еще раз напомнил отцу, что ему следует привести себя в порядок перед встречей с Бертиной. Отец отшутился, сказав, что перенял у сына образ творческого энтузиаста. Смеясь и шутя, они попрощались, и Андре отправился домой.

Словом, мудрец – одного лишь Юпитера ниже: богат он,

Волен, в почете, красив, наконец он и царь над царями,

Он и здоров, как никто, – разве насморк противный пристанет.[17]

Теперь писателя охватила жажда пронзительного и точного слова, в котором так нуждалась развязка в завершающем акте его романа. Он не стал ловить такси, но предпочел идти пешком до тех пор, пока его большой палец – мисс Марджори – не спасет мизинец – свою дочь по имени Роза. Так профессор обозначал вначале любой книги своих главных героев, между которыми встают три главных препятствия: указательный, средний и безымянный пальцы. Глядя на свою руку, он мог часами напролет писать о жизни живых и вымышленных людей, история которых могла оставить самые неизгладимые впечатления.