– Добился своего?

– В общем-то да, – сказал Андре. – Теперь она знает, что не одна она хочет вернуть отца. Теперь вся ее забота будет только о том, как сделать, чтобы вы ужились в одном доме, и поэтому, брат, нам надо присмотреть тебе отдельную квартиру. Ты больше не будешь беспокоить маму своей слепой ревностью. Хватит вести себя, как подросток.

– Ты слышишь себя? – возмутился Маркус. – Кажется, деньги так вскружили тебе голову, что ты смотришь на мир сквозь водяные знаки своих купюр. Ни мне, ни маме не нужен новый дом.

– Маркус, неужели ты меня так плохо знаешь? Я никогда не был жадным до денег, да, порой я ими разбрасываюсь, но только потому, что почитаю их за мусор. Но вот из-за вашего упрямства мне приходится помогать посторонним, в то время как самые близкие мне люди брезгуют моей помощью. Как тебе объяснить, что в моем желании купить тебе жилье нет пафоса? Я только хочу, чтобы отец вернулся в дом, который всегда будет без него пустым. Я хочу, чтобы мама улыбалась как раньше, а не ради нас… она уже не молода. Твои принципы ей не по плечу.

Маркус задумался и, подойдя к высокой тумбе, снял с Библии белую ткань. Он сложил ее вчетверо и убрал. Книга казалась толще других из-за большого количества пометок. Он взял ее в руки, пальцами быстро перебрал закладки и остановился на одной из них.

– Я прочитаю тебе кое-что. Если так заботишься о маме, послушай.

Андре уперся локтем в стол и вложил подбородок в подставленную ладонь. Он опустил глаза, предположив заранее, что услышит что-то очень знакомое, потому что в Библии ничего не изменилось с тех пор, когда он был еще ребенком, и мать читала ее, укладывая сына спать.

– Позови маму, пусть видит, как я слушаю мифы древней Палестины и радуется.

– Это не мифы. Это истина, которую…

– …передавали из поколения в поколение, – сказала Бертина, войдя в зал, и сев ближе к старшему сыну.

Она быстро справилась с эмоциями и даже искренне улыбалась. Заметив одобрительный взгляд старшего сына, она набралась смелости что-то прояснить.

– Маркус, прости, сынок, быть может, я тебя сегодня огорчу… – с этого места она говорила медленно, убедительно и вдумчиво, умолкая, затем акцентируя внимание на каждом своем слове. – Всякий раз, когда речь заходит о нас с Костантино, вы должны понимать, что помимо отношений «мать и сын» или «отец и сын», есть еще нечто глубокое и личное: «муж и жена». У нас с ним никогда не было тайн.

– Кроме одной, – перебил Маркус, и его будто обдало жаром. Он взял со стола салфетку и промокнул выступивший на веках пот.

– Не перебивай, – сказал Андре, сложив очки и положив их на стол.

Закрыв глаза, он внимательно слушал голос матери. Каждое ее слово, крупица за крупицей, собирало в его памяти целую жизнь. Память профессора была не последовательной и собирательной, она была малоуязвимой в отношении времени и не была разбита на отдельные части мозаики. Иногда, казалось ему, он помнил все с самого раннего детства, – все, чего не помнят другие люди. Он помнил свою первую эмоцию, а точнее сказать, реакцию, помнил и то, как мгновенно сомкнул глаза, обожженные колючим светом жизни. Во всяком случае, он был в этом убежден. Чаще воспоминания приносили боль.

– Маркус, – обратилась Бертина, – твой отец никогда ничего от меня не скрывал. Именно поэтому мы все знаем. Он пришел не через год, месяц или пару недель. Костантино не мог бы с этим спокойно жить, поэтому пришел и рассказал мне все в тот же день. Мне очень жаль, что вы это услышали. Если бы вы не подняли отца, а вместе с ним и меня, на дыбы, я смирилась бы со случившимся и все было бы хорошо. Я могу допустить и такое, что он стал бы ценить нас еще больше. Такое у взрослых бывает. Ошибки многому нас учат. Эта девчонка… она ничего для него не значит… я уверена…