Стефан почувствовал ее взгляд, улыбнулся в ответ.

– А сейчас я хотел бы сделать пару-тройку зарисовок, может быть, – если успею, – набросать ваши лица. Я буду работать, а вы в это время что-нибудь мне расскажете, – люблю болтать во время работы. Заодно и составим план мероприятий. Идет?

– Идет, – ответила Аня, вопросительно и ультимативно (ну, что еще? какие еще вопросы?) взглянула на подружку.

Тонька смотрела на купюру, лоскутом другого мира приютившуюся у нее в руке, все еще раздумывая, не решаясь сделать последний шаг; наконец, сунула ее в рюкзачок и тоже кивнула:

– Идет!

Они поднялись в верхнюю часть парка, здесь было просторно, малолюдно, открывался прекрасный вид на дворец, пруд с лебедями, набережную. Стефан оживился, расспрашивал обо всем, постоянно замедлял шаг, чтобы получше рассмотреть что-либо, привлекшее его внимание; Тоньке, шедшей чуть впереди (для того, конечно, чтобы продемонстрировать свои стройные ножки), все время приходилось дожидаться их.

Когда Стефан в очередной раз остановился, глядя на реку, ускользающую серебряной лентой за поворот, она подошла к Ане, заговорщицки понизив голос, спросила:

– Эй, подружка! ты, что, влюбилась?

Мысли рассыпались, заметались, разлетелись пестрой кутерьмой. И в самом деле? что это она?

Аня выпятила губки.

– Вот еще!

– Ну, смотри… – Тонька усмехнулась, демонстративно безразлично побрела дальше. Так вот в чем дело – она ревнует! Ревнует ее к этому Стефану!

Аня прислушалась к себе: энтропия чувств, разводы неопределенности; пришло понимание, неожиданно ясное и прочное: какая любовь? ни о какой любви не может идти и речи! Он старше, он из другой страны, говорит на другом языке; у него там вообще все по-другому! У него там, наверное, и подружка осталась. Не может быть, чтобы у такого красавчика не было подружки. Какая любовь! что это она!

Мысли окончательно расстроились, смешались; она подошла к Стефану, спросила первое пришедшее в голову:

– А почему ты не фотографируешь? Забыл камеру в гостинице?

Стефан покачал головой.

– Нет, не то. Как бы тебе сказать… – он задумался. – Я не фотограф, понимаешь? Я не могу фотографировать.

Бесцветное, пустое бездумье кружило ее, слова вылетали легко и беспечно.

– А разве это так сложно? Сейчас это делают даже дети, – дети? при чем здесь дети? И, в самом деле, есть ли у него подружка? Может, спросить? Вот так, взять и влепить в лоб! Без прелюдий и предисловий – чтобы не было времени врать, выкручиваться! О чем это она? Куда ее несет? Несет, несет, уносит… Зацепиться бы за что-нибудь… Папа! – вот кто ей сейчас нужен! – Вот мне папа рассказывал, – голос ее предательски дрогнул, – что раньше фотография – это целое искусство было; надо было кучу разных вещей знать. Как это?.. Экспозиция, диафрагма, выдержка, ну, и всякое такое. А сейчас что? Нажал на кнопку, и пожалуйста, получай свой снимок.

Стефан внимательно посмотрел на нее, и она почувствовала, как снова вспыхнули уши.

– Молодец! Вот ты все сама и сказала, даже лучше, чем это сделал бы я. Из искусства фотография превратилась в объект масс-культуры, предмет ширпотреба; технические новшества, простота получения результата привели к примитивизации и, как следствие, – к деградации. (Тонька за его спиной многозначительно подняла вверх указательный палец). Пиксели, матрицы, зумы – за всеми этими новомодными штучками исчезло главное – способность выразить и передать свои ощущения, возбудить реакцию восприятия зрителя. Искусство живописца, его мысли, чувства – отменены за ненадобностью (Тонька скорчила заумную гримасу, и Ане захотелось ущипнуть ее).