Иоаким никому не желал зла. Все его действия были направлены на одно – благо страны, а Россия, по его мнению, могла благоденствовать лишь тогда, когда иноземная зараза не подтачивала её основ. Понятное дело, нельзя, как бы этого не хотелось, совсем отгородиться от чуждого мира. Ну, так пусть князь Василий Голицын и занимается посольскими делами, что у него хорошо получалось. Однако нельзя давать ему возможность вмешиваться во внутреннее устройство Российского государства. Поэтому патриарх и согласился на воцарение Петра, хотя недолюбливал всех Нарышкиных, за исключением царицы Натальи Кирилловны. Существовал на свете человек, способный держать их в узде жадных и корыстолюбивых родственников вдовы Алексея Михайловича. Артамон Сергеевич Матвеев – вот на кого особенно рассчитывал Иоаким.

Патриарх по известной пословице из двух зол выбрал меньшее. Матвеев тоже не избежал иноземного влияния, зато он никогда не пытался проводить реформы, способные нарушить сложившийся российский уклад, что и примиряло с ним предстоятеля русской православной церкви, хотя их отношения были непростыми. Иоаким, обязанный Артамону Сергеевичу своим патриаршеством, не ответил ни на одно письмо боярина, когда того постигла опала, и не оказывал ему никакой помощи, но первым сообщил Матвееву о том, что грядёт смена власти. Когда ссыльный боярин вместо того, чтобы поспешить в столицу (благо Лух расположен недалеко от Москвы), застрял где-то в пути, Иоаким догадался о причине такой нерасторопности: наверняка Матвеев, узнав о недовольстве стрельцов, решил извлечь из смуты пользу для себя. Бывший «канцлер» не без основания полагал, что среди бояр ещё остались его противники и выжидал, когда они так напугаются, что забудут о своей неприязни к нему и станут думать о нём лишь, как о своем спасителе. Смутьянов же Артамон Сергеевич совсем не брал во внимание, рассчитывая быстро с ними справиться. Патриарха самого не особенно беспокоило московское брожение, покончить с которым, по его мнению, не составит великого труда.

11 мая Иоаким находился у себя в Крестовой палате и, сидя на мягкой подушке в кресле, диктовал своему секретарю, Кариону Истомину, очередную грамоту о воцарении нового государя. Когда диктовка была закончена, вошёл чернец с сообщением о том, что патриарха желают видеть боярин Артамон Сергеевич Матвеев и отец царицы Натальи Кирилловны, боярин Кирилла Полиектович Нарышкин.

«Прибыл, значит, Артамон Сергеевич», – подумал с удовлетворением Иоаким и велел чернецу:

– Впусти их! А ты, – обратился он к секретарю, – ступай!

В Крестовую палату вступил широким шагом Артамон Сергеевич, а следом за ним вкатился Кирилла Полиектович. Выглядели вместе они довольно-таки живописно: Матвеев – высокий, худой, широкоплечий, длиннобородый, в коротком дорожном кафтане; Нарышкин – маленький, толстобрюхий, с жиденькой бородкой, в охабне (после смерти царя Фёдора бояре вернулись к привычной одежде) из дорогой парчи.

Благословив гостей, патриарх указал им на лавку и заботливо поинтересовался:

– Благополучно ли ты до Москвы добрался, Артамон Сергеевич? В пути с тобой ничего не приключалось? Наши дороги опасные.

– Я, слава Христе, опасность не встретил! – ответил Матвеев. – Вот за вас у меня было беспокойство…

– Зря ты беспокоился, – перебил его Кирилла Полиектович. – Как нами задумывалось, так оно и случилось. Мы своего добились! Мой внук – государь всея Руси!

Иоаким невольно поморщился. Что за неприятная у отца царицы Натальи привычка – присваивать себе чужие заслуги. На самом деле он до самой смерти царя Фёдора боялся лишнее слово сказать. Даже сыновья Кириллы Полиектовича вели себя решительнее, чем их отец.