– Не навестить ли мне его? – произнесла она вслух.

– Пожалуй, не стоит, – возразила ей тётка. – Не особливо-то он хочет тебя повидать. Совестно ему перед тобой.

– За что совестно?

– За свое безволие. Ты уж его покуда не трогай.

– Ладно, не буду трогать, – нехотя согласилась Софья.

– Ты навести царицу Марфу, – предложила Татьяна Михайловна. – А то она совсем одна.

Софья с трудом сдержалась, чтобы не поморщится, поскольку ей совсем не хотелось навещать вдову царя Фёдора.

– Не любишь ты её, я знаю, – добавила Татьяна Михайловна. – Мне и самой она не по нраву. Но что поделать, милая? Царица Марфа нам не чужая.

– Схожу я к ней, тетушка, – согласилась Софья. – Прямо сей же час и пойду.

– Ступай!

По дороге Софья вспоминала слухи про вторую жену царя Фёдора, по поводу рода-племени которой люди поговаривали, что она была на самом деле дочерью торговца всякой ветошью, носившего прозвище Ловчик, потому как он умел обвести вокруг пальца любого. Если верить молве, заметивший необычайную красоту девушки Языков предусмотрительно поместил её вместе с братьями и сёстрами в семью своего бездетного свояка, стольника Матвея Апраксина, записав их всех отпрысками последнего.

«Побыла Марфа царицей два месяца», – равнодушно подумала царевна.

Она не чувствовала к Апраксиной ни малейшей жалости. Необычайно красивая, но притом глупая и необразованная Марфа вызывала у Софьи лишь раздражение. Совсем иной была первая жена царя Фёдора, Агафья Грушецкая: она и книги читала, и языки знала, и беседу умела поддержать. А как царица Агафья одевалась! Это, беря с неё пример, знатные женщины и девицы Москвы стали носить красивые польские шапочки и прочие изысканные наряды. Что касается царевен, то они были благодарны первой жене царя Фёдора за то, что она убедила мужа дать им некоторую финансовую независимость. Если прежде сёстры и тётки государя не вправе были распоряжаться поступавшими на их содержание деньгами, то теперь они сами выбирали, на что потратиться.

Нововведения царицы Агафьи нравились далеко не всем. По словам боярынь, мамок и сенных девок, москвичи между собой всерьёз обсуждали возможность смены царём веры: дескать, как бы государь Фёдор Алексеевич не пожелал под воздействием жены-полячки обратиться в латинство. А ещё государя и его молодую царицу сравнивали с Дмитрием Самозванцем17 и Мариной Мнишек. Эта молва не имели под собой никакой почвы: Грушецкие, несмотря на свои польские корни, были православными и сохранили свое православие даже тогда, когда служили литовским гетманам. Да и царя Фёдора никакая любовь не заставила бы изменить вере отцов, дедов и прадедов. Однако в народном восприятии поляки были прочно связаны с латинством, а доказательством сильного влияния молодой царицы на мужа служило, например, его решение заставить свое окружение сменить охабни на короткие кафтаны. На самом же деле, на затею государя с одеждой повлиял князь Василий Голицын, давно отказавшийся в обиходе от охабня. Но у народа на любой счёт имелось своё мнение.

Покои вдовой царицы Марфы соседствовали с покоями вдовой царицы Натальи.

«Хоть бы мачеха не появилась в сенях, – неприязненно подумала Софья. – Да и её родичей мне совсем не хочется встретить».

Царицу Марфу она нашла в светёлке. Вдова царя Фёдора пребывала в обществе боярынь Арины Вельяминовой и Анны Полтевой. Они втроём занимались рукоделием – вышивали на пяльцах.

Расцеловавшись с невесткой, царевна сказала:

– Я потолковать хочу с тобой, Марфуша.

Она окинула пристальным взглядом боярынь, и те, не произнеся ни слова, покинули светёлку. Царевна совсем не собиралась обсуждать с вдовой брата какие-то секреты, но Вельяминова и Полтева были ей неприятны уже тем, что могли быть тайными соглядатаями Нарышкиных.