– Здрава ли ты? – спросила Софья с деланной заботой.

Плачущим голосом Марфа начала рассказывать о своей горькой участи вдовицы. Её прекрасные агатовые глаза наполнились слезами, а щёки налились краской. Царевна сочувственно кивала, испытывая при этом мстительное удовлетворение.

«Не о моём брате ты скорбишь, а о своей загубленной молодости. Вдова царя ничьей уже женой не может стать. А тебе, поди, желанна мужская ласка, коей ты от моего брата так и не получила. Сама же проболталась, что у Фёдора из-за его хвори не хватило даже силы лишить тебя девства. Останешься ты такой же, как и мы, вечной девицей, хоть Бог и не поскупился для тебя красой».

Софья почти не слушала невестку, пока та вдруг не упомянула царицу Наталью Кирилловну.

– Ты, что же, с мачехой моей знаешься? – спросила царевна, нахмурившись.

– А почто же мне с нею не знаться? – искренне удивилась Марфа. – Слава Богу, мы живём по-соседству. Да и сын Натальи Кирилловны стал царём. Значит, я от них завишу.

«Дура дурой, а где-то и соображает», – с досадой подумала царевна.

– Пойду я, – сказала она вслух и поднялась с лавки.

– Ступай, коли хочешь, – ответила царица.

«Дубина неотёсанная! – обругала про себя Софья невестку. – Хоть бы ради приличия не выказывала своего желания поскорее от меня избавиться».

Вслух же царевна произнесла слащавым голосом:

– Храни тебя Бог, милая! Ты себя береги!

«Почто Бог так несправедлив? – рассуждала царевна в сенях. – Зачем он оставил нам дуру набитую Марфу Апраксину? Кабы вдовой брата Фёдора была Агафья Грушецкая, царствие им обоим небесное, тогда я могла бы положиться не токмо на тётку Татьяну…»

Внезапно её едва не сшиб с ног вывернувшийся откуда-то десятилетний царь Пётр.

– Вот чертёнок! – возмутилась царевна. – Чуть не убил меня! Отодрать тебя надобно!

Он презрительно хмыкнул:

– Я – царь! А ты – моя холопка! Коли сего не уяснишь, велю тебя казнить!

– Велишь? – притворно испугалась Софья.

– Велю!

Она протянула руку и с силой дёрнула единокровного брата за ухо. От неожиданности и боли он заорал так громко, что по сеням разнеслось эхо. И тут же со стороны покоев Натальи Кирилловны послышался топот нескольких пар ног.

– Что с тобой, государь Пётр Алексеевич? – воскликнул учитель Петра, Никита Зотов, появившись во главе троих слуг.

Софья насмешливо посмотрела на брата. В её взгляде ясно читалось: «Ну, давай, жалуйся на меня челяди!»

– Ничего! – ответил учителю насупившийся Пётр.

Никита ему не поверил:

– Почто же ты орал, будто тебя режут?

– Тебе послышалось, – буркнул юный царь, бросив злобный взгляд на сестру.

Зотов тоже покосился на царевну и сказал:

– Ладно, ежели так. Пойдём, государь, к твоей матушке. Она кличет тебя.

Софья молча повернулась и продолжила прерванный путь.

«Щенок! – сердилась она на мальчишку. – Давно ли штаны перестал мочить, а уже: „Я – царь!“ Чем для нас обернётся его царствование?»

У предстоятеля русской православной церкви в эти весенние дни было прекрасное настроение. Всё получалось именно так, как он того желал. Столица, несмотря на роптание, благополучно присягнула малолетнему царю Петру, и пусть теперь по закоулкам шепчутся о неправомерности воцарения младшему брату наперёд старшего, изменить уже ничего нельзя. Что касается слишком настойчивых противников несправедливого, по их мнению, наречение Петра царём, то найдётся способ заткнуть им рты.

Почему же Иоаким так настойчиво добивался изменения порядка престолонаследия? В отличие от бояр, он вовсе не страшился возвышения Милославского, с которым мог всегда столковаться, потому как Иван Михайлович, хотя и имел вздорный характер, тем не менее не смел перечить патриарху. Но у царского родича не хватало ума быть столь же осмотрительным с государями, из-за чего его придворная карьера в правление Алексея Михайловича не очень складывалась, а при Фёдоре Алексеевиче и вовсе рухнула. Вряд ли Милославский усвоил прежние уроки. Дорвавшись до власти, он будет вести себя так же, как и прежде, а это чревато для него новым падением. Неважно, что царевич Иван имеет смиренный нрав: Иван Михайлович своим тупым упрямством сумел вызвать приступ гнева даже у совершенно незлобивого царя Фёдора. А если Милославского опять изгонят, то должность ближнего боярина получит наверняка князь Василий Васильевич Голицын, в чьей деятельности патриарх усматривал главную угрозу русским обычаям, а вместе с ними и всей православной Российской державе.